– Здрасти, – сказала Кади.

– Закройте дверь, – махнул рукой Хайнс. – Присаживайтесь. Можете сдвинуть те бумаги.

– Спасибо. – Кади осторожно сняла со стула стопку писем и брошюр и, не зная, что с ними сделать, села и положила бумаги на колени.

Хайнс не предложил их забрать; он остался сидеть в кресле, заложив руки за голову и пристально глядя на студентку.

– Вы знаете, почему вы здесь?

У Кади пересохло во рту. Прием оказался отнюдь не теплым, как она вообще-то надеялась. С трудом заставив язык работать, она разжала губы:

– Чтобы обсудить мою работу.

– Хочу вам кое-что прочитать, – заявил профессор Хайнс, сняв грязные ноги со стола, после чего потянулся за книгой на полке и открыл обтрепанную страницу. – Это студенческое руководство Гарвардского колледжа. Вам его выдавали в начале учебного года, верно?

– Кажется, да.

Хайнс подался вперед:

– Здесь на странице девяносто семь, в главе под название «Академическая нечестность», говорится, что «студенты, которые по какой-либо причине представят работу либо не свою, либо без четкого указания ее источников, будут подвергнуты дисциплинарным взысканиям, вплоть до требования покинуть колледж». – Хайнс поднял глаза от страницы. – Вы понимаете, что это значит?

– Да.

– Мы здесь не терпим плагиата.

– Я знаю.

– А я не переношу дураков.

Кади искала в его взгляде объяснение, но холодные глаза оставались безучастны. Она поерзала на стуле:

– Простите, я не понимаю.

Хайнс со вздохом откинулся на спинку.

– Я прочитал ваш реферат. Он был превосходен.

– Спасибо.

– Кто его написал?

– Мой реферат?

– Да, его написали не вы. Так кто же?

Кади в замешательстве потрясла головой. Мысли путались, она не находила, что ответить. Не то чтобы Хайнс не дал ей на то время.

– Короткую работу, которую вы писали прошлым летом, для зачисления на этот курс семинаров, я перечитал. Она компетентна и достаточно хороша, чтобы заслужить вам место в моей группе, а это уже о чем-то говорит. Но она и рядом не стояла с той, которую вы мне сдали во вторник. Этот реферат совершенно другой по стилю, тону и исследованиям. Он не похож ни на одну работу новичка, которую я видел за все одиннадцать лет преподавания. Как вы можете объяснить это, мисс Арчер?

– Я не знаю. Я…

– Я знаю. Вы ее списали.

Кади охнула:

– Нет…

– И хотя некоторые профессора могут просто поставить неуд и отстранить от курса, то я не настолько мягкотел. Я собираюсь донести эту информацию до администрации. Плагиат показывает отсутствие характера. Неуважение. Самонадеянность. – Хайнс перегнулся через стол и ткнул в сторону Кади пальцем: – Потому что, если вы не заслуживаете быть здесь, значит, заслуживает кто-то другой. Более сорока тысяч выпускников претендуют на шестнадцать сотен мест. Найдется тысяча таких же хороших студентов, как вы, которым не так повезло. Вы заняли чье-то место, кого-то более достойного, чем вы.

«Знаю, – подумала Кади. – Я заняла место Эрика».

– Я вижу вину на вашем лице прямо сейчас. Так что признайтесь. Скажите мне, откуда скопировали работу, и я, возможно, проявлю снисхождение.

– Клянусь, я не копировала.

– Посмотрите на меня.

Кади повиновалась. Его взгляд был жестким.

– По-след-ний шанс, – по слогам произнес профессор Хайсн. – Откуда это взялось?

У Кади тряслись руки.

– От меня. Я написала.

– Ясно. Шанс профукан. Я передам информацию в дисциплинарный комитет администрации для расследования. У них есть технологии, позволяющие выявлять даже хорошо замаскированный плагиат. Они очень скрупулезны. До тех пор приходите на мои занятия подготовленной и постарайтесь меня убедить, что способны написать такую работу. Имейте в виду, я считаю, что это не так.

Кади закусила губу и кивнула.

– Я закончил. Вы свободны. Можете пойти в дамскую комнату поплакать.

Тяжелые двери Центра Баркера издевательски заскрипели, когда Кади с трудом сквозь них протиснулась. Она зашагала по красному кирпичному двору мимо окон кабинета Хайнса, одновременно волнуясь, что он может следить за ней, и надеясь на это. Ее лицо покраснело от гнева и смущения, но пусть профессор знает, что недостоин и слезинки. Хайнс просто ее ненавидел. Возненавидел с самого первого дня, и чувство было взаимным. Учителя еще никогда не разговаривали с ней в подобном тоне и тем более не предъявляли обвинений в чем-то столь оскорбительном, как плагиат. Может, последнее время она и была не в форме, но никогда не мошенничала.

Густые облака висели низко и тяжело, окрашивая небо в пятнисто-серый цвет надгробия. Пока Кади пересекала кампус по направлению к Уэлду, холод остудил ее гнев и освободил место для сомнений. Как бы она ни ненавидела Хайнса за его снисходительность и высокомерие, за привкус сексизма в его остротах, за то, как он явно наслаждался, заставляя ее изворачиваться, у нее появилось неприятное ощущение, что он может быть прав. Кади не помнила большую часть своей собственной работы. Она была так измучена той ночью, что убедила себя, мол, просто сознание само заблокировало все воспоминания, но так ли это? Она точно знала, что ниоткуда не копировала, но не могла сказать, что отчетливо помнит, как писала реферат сама.

Вернувшись в свою комнату в общежитии, Кади подошла к ноутбуку. Когда машина проснулась, покопалась в папке «Мои документы» в поисках файла «Работа для Хайнса.1» и открыла его. Пробежала глазами первую страницу. Кади хорошо помнила, как боролась со вступительным абзацем перед занятием хора и пролила китайский соус на «Антологию Нортона», когда искала цитату. Но к середине второй страницы память отказывала. Манера письма становилась жестче, тон – более формальным, а глубина анализа увеличивалась. Появлялось много ссылок на другие поэмы с безупречной поддержкой тонких нюансированных выводов, поэмы, с которыми Кади была мимолетно знакома, но не читала. Автор реферата был уверен в себе, начитан и самую малость выпендривался.

Роберт.

Пульс Кади подскочил. Хайнс был прав, писала не Кади. Но она ниоткуда не списывала. Если ее вызовут в администрацию, как объясняться? Что скажет? Что это написал гений, который разговаривает у меня в голове? Что ее напарник по учебе – призрачный ботаник из двадцатых годов прошлого столетия, увлеченный французской поэзией? Такая оборона только навлечет на нее обвинение в безумии, а это куда хуже. Впрочем, все равно никто не поверит. Скорее поверят в факт, что она обманщица, чем в то, что может общаться с мертвыми студентами из другого измерения.

И если подумать насчет этого общения – сколько в нем уже считать за гранью? Как далеко она сможет зайти, пока не станет чересчур? Позволить призраку поселиться в сознании достаточно, чтобы он написал за тебя реферат? Она все еще лишь «позволяла» этому случиться? Как далеко можно ослаблять контроль, прежде чем ее разум навсегда потеряется?