ценности. Их отрицание сексуальной свободы и равенства играет важную, хотя и менее заметную и менее обсуждаемую, роль в феномене господства белой расы544. Действительно, скопический капитализм создает новые формы сексуального неравенства между теми, кто наделен сексуальным капиталом, и теми, кто его не имеет, а также новые формы неопределенности и новые формы обесценивания, в основном женщин, причем каждая из этих форм вызывает волновой эффект в социальных связях. Поскольку сексуализация женской идентичности не сопровождалась истинным перераспределением социальной и экономической власти и так как она в некотором роде усилила сексуальную власть мужчин над женщинами, она делает традиционный патриархат привлекательным. Используя идиому свободы, скопический капитализм углубил способы доминирования над женщинами, превратив свободу в социальный опыт, порождающий тревогу и даже ответные реакции в форме недовольства феминизмом. Свобода сделала более распространенным и более легитимным переживание неопределенности, обесценивания и ощущения никчемности.

*

Философско-социологический анализ, развернутый в этой книге, не сводится к выработке каких-то четких нормативных принципов. Скорее, его цель состоит в поиске неоднозначности и противоречий, заложенных в практиках. Эта неоднозначность является самым трудным аспектом нашего опыта, ее часто невозможно сформулировать и трудно объяснить, и задача социологии именно в том, чтобы разобраться с ней с помощью философии. Комментируя работу Акселя Хоннета, философ Джоэл Андерсон раскрывает одну из основных идей Хоннета — проанализировать социальные явления, связанные с идеей «семантического избытка» (semantischer Überschuss), который представляет собой «избыток» смысла и значения, выходящий за пределы того, что мы теперь можем полностью уловить, оценить и сформулировать. Именно в наших зарождающихся чувствах, за рамками традиций и в более общем плане при столкновении с противоречивым и нерешенным, должны быть найдены необходимые инновационные ресурсы для rритической теории545.

Современная свобода порождает такие зоны неоднозначности в различных формах переживания неопределенности, описанных в этой книге. Эти переживания приводят к самопознанию благодаря целенаправленной работе по их разъяснению. Именно такого разъяснения эта книга и стремилась достичь, воздерживаясь от скоропалительной поддержки или осуждения свободы, отказываясь использовать психологическую лексику, касающуюся расширения прав и возможностей или психологической травмы, чтобы пролить свет на природу подобных переживаний. Эта книга является попыткой противостоять эпистемологическому автократизму психологии в эмоциональной сфере. Социология не меньше, чем психология может внести значительный вклад в прояснение обескураживающих переживаний, которые составляют нашу частную жизнь. По сути, социология, возможно, даже лучше подготовлена к пониманию ловушек, тупиков и противоречий современной субъективности, чем психология.

Один из вопросов идеалистической философии заключался в том, как субъект смог создать единое целое из множества ощущений и впечатлений, приходящих из внешнего мира. Субъектом является тот, кто образует единство между разнородными силами, входящими в сознание. Далее Гегель развил это понимание: В процессе стремления к единству личность порождает ряд возражений, конфликтов, противоречий, внутренний раскол и разобщенность, которые он назвал «отрицаниями»546. Личность как единство возникает из этой работы отрицания в способности отрицать отрицания. По словам Роберта Пиппина относительно Гегеля, сознание «всегда реализует свою собственную концептуальную деятельность, и в некотором смысле это означает, что оно одновременно самоутверждается, вынося собственные суждения и предъявляя требования, и потенциально «отрицает само себя», осознавая, что то, что оно считает правильным, может и не оказаться таковым»547.

Следовательно, с точки зрения Гегеля, противоречие продуктивно и позитивно, поскольку оно способствует рождению новой сущности. Противоречие, например, является неотъемлемой частью процесса признания, а признание способно преодолеть противоречия, присущие сознанию.

Однако сексуально-экономический субъект, описанный в этой книге, создает расхождения и отрицания, которые не «образуют» более крупное единое целое и не превращаются в процесс признания. Его противоречия остаются отрицаниями, неразрешенными разногласиями и расхождениями. Внутренние расхождения происходят между сексуальностью и эмоциями, между мужской и женской идентичностями, потребностью в признании и потребностью в независимости, между феминистским равенством и самосознанием, регулируемым визуальностью, которую производят капиталистические индустрии, находящиеся под контролем мужчин. Все эти противоречия обусловлены отнесением самосознания к категории сексуальности, организованной и управляемой в рамках структур и процедур скопического капитализма; и часто они остаются таковыми: противоречиями, которые невозможно преодолеть или устранить, отрицаниями, которые превращаются в негативные чувства.

Поэтому в социальной среде, где субъект занят преодолением таких неразрешимых противоречий, признание — процесс преодоления межсубъективного отрицания — не может происходить. Это, отчасти, подтверждает и Наоми Вульф в ее ставшем классическим исследовании красоты: «Эмоционально нестабильные отношения, высокий процент разводов и многочисленность населения, выброшенного на рынок сексуальных услуг, благоприятны для бизнеса в условиях потребительской экономики. Красота порнографии нацелена на то, чтобы сделать современный секс жестким, скучным и таким неглубоким, как ртутное зеркало, и совершенно неэротичным ни для мужчин, ни для женщин»548.

Рынок — как институт свободы — толкает индивида прямо на потребительско-технологический путь, который одновременно способствует рационализации поведения и создает мучительную неопределенность в отношении правил и природы взаимодействий, а также неуверенность в отношении собственной и чужой ценности. Эта неопределенность, в свою очередь, способствует созданию дополнительных эмоциональных товаров, предоставляемых бесконечным потребительским рынком, которые, как предполагается, помогают человеку достичь более совершенной индивидуальности и наиболее благоприятных отношений.

Кто-то, несомненно, спросит, не сгущает ли эта книга краски и не путает ли уныние со здоровой проницательностью. В конце концов то, что романтика изменила свою форму, не уменьшает ее присутствия в нашей жизни. И то, что свобода влечет за собой риск и неопределенность, не снижает ее ценности — и не отменяет тот факт, что большинство из нас все еще живет в стабильных супружеских отношениях или жаждет их обрести. Можно даже сослаться на обнадеживающую статистику, согласно которой каждый третий брак сегодня заключается благодаря интернет-сайтам549, что, по-видимому, наводит на мысль о том, что совмещение технологии и рынка далеко от того зловещего явления, которое описано в этой книге.

Но эти аргументы превращают отдельные случаи «брака» или «серьезных близких отношений» в единственные релевантные единицы анализа и не позволяют понять, как изменилась сама природа романтических и сексуальных переживаний до, во время и после заключения брака. Таким образом, эта книга ни в коем случае не является тревожным поиском ответов о будущем брака или стабильных отношений и призывом к отказу от случайного секса, хотя ее, несомненно, можно истолковать именно так. В своих ярких и жизнерадостных формах случайный секс представляет собой источник самоутверждения и самовыражения. Я выступаю не за и не против случайного секса, ни за, ни против долгосрочных обязательств. Моя цель в описании различных способов, с помощью которых присвоение сексуального тела скопическим капитализмом преобразует индивидуальность, чувство собственного достоинства и правила формирования отношений. Эта новая форма капитализма, как я