отношениями, благодаря клонированию. Объединяет эти три романа представление о сексуальности как о центральном элементе современного общества, как об источнике экзистенциального беспорядка и, самое главное, как о причине политического недовольства и изменений в общественном укладе. Подобно тому, как Генри Джеймс, Бальзак или Золя исследовали в своих романах массовый сдвиг от иерархии и упорядоченной системы, царивших в прошлом, к обществу, управляемому взаимообменом и деньгами, Уэльбек исследовал в своих произведениях переход к обществу, управляемому сексуальной свободой, ведь потребление, социальные отношения и политика — все это в известной мере пропитано сексуальностью, которая нарушает «классические» социальные механизмы. Более того, в вымышленной вселенной Уэльбека само будущее (и гибель) западной цивилизации заключается в (де)регулировании сексуальности.

*

Случайная сексуальность и сексуализация отношений могут показаться второстепенными по отношению к основным проблемам общества (только когда проблемы сформулированы как «экономические» или «политические», они кажутся действительно «важными»), но они играют решающую роль в экономике, демографии, политике и самобытности всех обществ и современных обществ в частности. Это происходит потому, что, как последовательно утверждали философы-феноменологи и ученые — приверженцы феминизма, тело является ключевым аспектом (социального) существования536. Симона де Бовуар удачно сформулировала эту точку зрения в совершенно феноменологическом ключе:

Наше тело не первично в мире, в отличие от дерева или камня. Оно в нем живет, это наш общий способ обрести этот мир. Оно отражает наше существование, подразумевая под собой не только его внешнее дополнение, но и воплощение нашего существования в нем537.

Тело — это территория, где реализуется социальное существование. Тот факт, что сексуализированное тело стало существенной единицей потребительского капитализма, близости, брака и даже (как это ни парадоксально) самих сексуальных отношений, заслуживает внимания социологов, экономистов, философов и политиков. Мы здесь придерживаемся концепции Кэтрин Маккиннон, которую она называет «политикой бабочки», заключающейся в том, что незначительные микроскопические изменения способны вызвать большие изменения: согласно теории хаоса, взмах крыльев бабочки где-нибудь на земле всего через несколько недель может вызвать крупномасштабные изменения погоды в каком-то другом месте (явление, известное как «эффект бабочки»)538. В какой-то мере эта книга описала сексуальную политику бабочки: кажущиеся мимолетными мгновения и неуловимые явления одновременно отражают и вызывают значительные изменения в семье и экономике.

В своем классическом «Бегстве от свободы» (Escape from Freedom) Эрих Фромм противопоставлял позитивную свободу негативной: «Свобода, хотя и обеспечила ему [человеку] независимость и рациональность, она сделала его изолированным и, следовательно, тревожным и бессильным»539. Свобода, согласно Фромму, имеет глубокий психосоциальный эффект; она порождает тревогу, которая объясняет, почему некоторые предпочтут отдать свою свободу тоталитарным режимам (или женоненавистническим идеологиям, или семейным ценностям и т. д.). Однако Фромм не почувствовал или, возможно, не смог понять, того, что тревога относительно свободы стала прямым следствием призыва к самореализации, а не ее противоположностью. Позитивная и негативная свобода не только не противостоят друг другу, но и едва ли могут быть разделены. Превращение свободы в столь нормативно нестабильное и неоднозначное явление произошло благодаря тому, что она стала идеологическим знаменем политических и социальных движений, гедонистической этики аутентичности и прежде всего, как подчеркивается в этой книге, скопического капитализма — интенсивной и вездесущей формы эксплуатации сексуального тела с помощью визуальных индустрий. Скопический капитализм стал доминирующим фреймом, организующим образы и истории, которые превратили свободу в конкретную и живую действительность для членов западных обществ. Вот почему, как я уже утверждала, нормативный идеал свободы осуществления замыслов субъекта и его представлений о хорошей жизни превратился в негативные отношения, сформированные потребительским рынком и технологиями. Сходство между негативными отношениями и масштабным капитализмом красной нитью проходит сквозь эту книгу. Так позвольте мне потянуть за эту нить.

Первое подобное сходство наблюдается в возникновении рынков в качестве социологических фреймов, организующих взаимодействие. Рынки — это социальные площадки, управляемые спросом и предложением, на которых субъекты производят взаимообмен. Если в традиционном браке мужчины и женщины объединялись в пары (более или менее) горизонтально (внутри своей социальной группы) и были нацелены на преумножение собственности и благосостояния, то на сексуальных рынках мужчины и женщины образуют пары в соответствии с сексуальным капиталом и для различных целей (экономических, гедонистических, эмоциональных), они часто происходят из разных общественных групп, имеют разное происхождение (культурное, религиозное, этническое или социальное) и часто обмениваются асимметричными атрибутами (например, красота в обмен на социальный статус).

Второе сходство между капитализмом и негативными отношениями также обусловлено его рыночной формой. Его прототипом является случайный секс, взаимодействие между незнакомыми людьми, каждый из которых стремится к получению собственной выгоды, подражая, таким образом, потребительскому взаимодействию и его гедонистическим предпосылкам (потребительская культура в равной степени отражает сексуальность).

Третье сходство связано с тем, что сексуальность, управляемая скопическим капитализмом, порождает различные формы экономической и социальной значимости мужчин и женщин. С помощью потребительского рынка женщины ухаживают за своим телом для того, чтобы представлять собой ценность, одновременно экономическую и сексуальную, в то время как мужчины потребляют их сексуальную ценность в качестве показателей собственного статуса на аренах мужской конкуренции.

Четвертое сходство между негативными отношениями и капитализмом связано с неуверенностью в отношении ценности того, что является предметом заключаемых сделок. Неуверенность в собственной ценности и ценности других людей пронизывает все сферы жизни, тем более что при скопическом капитализме достоинства личности быстро теряют свою актуальность. Возросла потребность в субъективной оценке (в форме «самоуважения», «любви к себе» и «уверенности в себе»), что создало оборонительные стратегии для защиты от предполагаемых угроз собственной ценности.

И, наконец, пятое сходство заключается в трудностях соблюдения или оформления эмоциональных договоров, поскольку инновации, географическая мобильность, инвестиции в различные прибыльные области и гибкость в производственных и кадровых структурах делают корпорации свободными от обязательств. Все это формирует основу того, что я назвала негативными отношениями, и указывает, каким образом интимные отношения, сексуальность и семья отражают особенности рынка, потребительских практик и капиталистических предприятий и приспосабливаются к ним. Негативные отношения имеют два свойства: они неопределенны (я не могу точно сформулировать, чего я хочу и кто я в этих отношениях) и характеризуются тем, что указывают на нарушение обычных способов действий. Вероятно, одним из важнейших утверждений этой книги является то, что специфическая негативная динамика, формируемая социальными и экономическими силами, определяет (если можно так сказать) отказ от формирования связей и распад уже устоявшихся отношений. Процесс отказа от отношений и разрушение устойчивых привязанностей — это разные психологические реакции на общую матрицу культурных, экономических и социальных факторов. Скопический капитализм оказал глубокое влияние на источники самоуважения, на возникновение новых источников неопределенности, на создание новых форм социальной иерархии,