постель, целовали руки отцу и матери. В глубине души Клотильда Келлерман не жаловала представительниц своего пола и считала, что Бог посылает в мир девочек лишь для продолжения рода человеческого, и самое большее, что можно сделать для них, – это приучить держать спину прямой, по-королевски нести себя, а также снабдить необходимыми бытовыми навыками, чтобы выдать замуж. Не стоит забывать однако, что Клотильда приобрела некоторые аристократические добродетели как реальные, так и воображаемые: никогда в присутствии детей ни о ком не говорила дурно. (У нее имелись другие способы для выражения неодобрения.) Несмотря на то что ей ничего не стоило грохнуть тарелкой об пол, она редко повышала голос и не позволяла этого детям. Клотильда не раз давала понять, что во всем придерживается собственного мнения и резко прекращала все дискуссии на тему, кто из ее друзей и знакомых богаче, кто беднее. Если бы однажды ее муж пришел домой и объявил, что стал банкротом, она не произнесла бы ни слова осуждения, а просто переселилась бы в трущобы и попыталась облагородить манеры тех, кто там живет.

Беата была примерной ученицей, хотя ее не интересовала учеба ради учебы (как и других представителей обоих семейств играла на рояле и отлично готовила (как Дилены), полностью отдавалась решению задач, которые возникали перед ней (наследие Келлерманов), совершенно не уделяла внимания своей внешности – возможно потому, что считала своих старших сестер намного красивее. Молодые люди демонстрировали ей свое равнодушие, у нее не было никаких привязанностей: даже пса или кошки. С величайшей осторожностью она пыталась показать отцу, что любит его, и получить хоть какой-нибудь ответ, однако это был глас вопиющего в пустыне: Фридрих Келлерман не откликнулся. Однажды он предложил жене отправить Беату учиться в один из женских колледжей, но та возмутилась: «Чушь! Не понимаю, откуда ты набрался таких идей, Фридрих! Тебе известно, в чем там ходят девицы? В брюках блумерсах!»

Из замкнутой Беата постепенно превращалась в бесчувственную.

Нельзя сказать, что Эшли появился вовремя, чтобы спасти ее. Она могла бы продержаться еще год или два, перед тем как окончательно превратиться в каменную глыбу, а может, он уже опоздал на год или два. Не будем шутить с подобными допущениями: пережитый голод одних уродует, а других, напротив, делает сильнее.

Почему Беата оказалась чужой в собственной семье? Да потому что родители воспитывали ее, исходя из своих лучших принципов и побуждений, но не распознали их в ней, когда увидели, какой она стала. Родители стареют. То, что называется их творческими способностями (а именно: способность выстроить дом, вырастить детей), теряет остроту. В суете жизни родители лишаются своего красочного «оперения». Семейная жизнь похожа на зал с роскошной акустикой. Подрастающие дети не только слышат родителей (и в большинстве случаев игнорируют), но и распознают их намерения и то, что стоит за словами, а кроме того, начинают понимать, что именно родители любят по-настоящему, а что по-настоящему презирают.

Джон Эшли был абсолютно прав, когда говорил, что хочет вырастить детей до того, как ему исполнится сорок. Обоим его родителям было по сорок, когда ему исполнилось всего десять, – то есть это был тот самый период, когда они начали смиряться с мыслью, что жизнь полна разочарований и в основе своей бессмысленна; начали ожесточенно цепляться за вторичные проявления жизненного успеха: уважение окружающих и зависть (вполне желательная!) в той мере, в какой их можно было приобрести за деньги, а также добиться осмотрительным поведением, неизменно добрым настроением и демонстрацией морального превосходства, от которого впадаешь в скуку сам и вгоняешь других, но что настолько же важно, как одежда.

Когда наступит черед поговорить о юности Юстейсии Лансинг, у меня еще будет возможность обосновать свое убеждение, что молодые люди буквально выделяют идеализм, словно у них есть для этого особые железы, как у Bombyx mori[48] есть железы, благодаря которым появляется шелковая нить. Для них это насущная потребность, как поесть или напиться, чтобы жизнь была наполнена чудесами, чтобы можно было созерцать героев, а главное – восхищаться! Они должны испытывать восхищение. Мальчик в колонии для несовершеннолетних преступников (третья ходка за кражу с применением насилия) сочится идеализмом, как Bombyx mori – шелком. Пятнадцатилетняя девочка, которую насильно заставили заниматься проституцией, источает идеализм – пусть лишь какое-то время, – как Bombyx mori выпускает из себя шелковую нить. Новичкам жизнь представляется ярко освещенной сценой, на которой они призваны воплотить роли, полные отваги, чести, благородства, мудрости и стремления помочь. Полные надежд и трепета, они чувствуют, что почти готовы соответствовать величайшим требованиям, которые им были предъявлены.

В условиях тончайшей акустики семейной жизни Беата от обоих родителей впитала стремление к совершенству – в проявлении чувства ответственности и соблюдении приличий, что свойственно аристократам, а также в честности и быстром отпоре на угнетение, так свойственных рабочему классу. Добродетели (даже покорность) способствуют проявлению независимости. С возрастом у матери Беаты стали проявляться все недостатки, присущие людям с аристократическими воззрениями на жизнь, а отец, еще в молодом возрасте успевший передать своей любимой дочери добродетели, которыми была богата его семья в течение нескольких поколений, начав стариться (в сорок четыре года), потерял жизненные ориентиры и присмирел. Беата, никак не желавшая жить так, чтобы производить впечатление на окружающих, страшно бесила мать и вызывала недовольство отца, отчего чувствовала себя одинокой и несчастной.

Пока мы совершали этот экскурс в историю, Джон и Беата продолжали сидеть на скамье и наблюдать за игрой солнца на волнах нью-йоркской гавани. Подул легкий бриз. Затрепетали оборки на кружевном воротнике девушки.

– Вам не холодно, Беата?

– Нет. Не холодно, Джон.

Он посмотрел на нее. Улыбнувшись, Беата тоже заглянула ему в глаза, но быстро опустила взгляд, а потом, словно передумав, подняла голову и пристально посмотрела на него. Мы помним, как бабка предупреждала Джона, что нельзя долго смотреть в глаза детям и животным. До этого момента молодые люди обменивались лишь короткими взглядами – голубизна встречалась с голубизной – из-за едва ли не боли, доставлявшей нежности и смущения. В повседневной жизни пристальные взгляды свидетельствуют либо о полном доверии, либо о решительном противостоянии. В детстве все мы играли в «гляделки»: кто кого переглядит, и заканчивалась игра едва ли не истеричным хохотом и взрывом энергии. Про актеров говорят, что они переживают приступ нарастающей паники, когда приходится надолго замирать в одной позе на сцене или перед кинокамерой. У фотографов это называется экспозицией. В любви же это отказ от гордости и отчуждения, сдача позиций.

Джон и Беата смотрели