бы обращать внимания на слова мамы и чьи-то еще, и, вероятно, меня убили бы.

– Ну в таком случае надо радоваться, что я осталась дома.

– И потом, Магда, ты приехала, толстая и сильная, – поддразнивает Ливи, но тут же становится серьезной. – И слава Богу! А иначе как бы мы вынесли все эти марши, если бы не ты?

Циби сообщает Магде и Ливи, что снова беременна, и Ицхак просит приятеля отвезти его и сестер на ферму. У Меллеров скоро будет трое детей, думает Ливи. Эти новые младенцы появятся на свет в атмосфере национальных устремлений превратить страну в процветающую и культурную еврейскую родину, и они с сестрами вносят в это свой вклад.

– Поторопись и выходи замуж, Ливи, – говорит Циби. – Мы хотим наполнить наши дома младенцами.

– Я не собираюсь выходить замуж только для того, чтобы у твоих детей появился еще один кузен! – в негодовании произносит Ливи.

– Я и не предполагаю, что это единственная причина, котенок, – отвечает Циби. – Но ты ведь любишь Зигги, да?

– Не знаю!

Циби смотрит на Магду:

– Она в порядке?

– Я здесь, Циби. Можешь сама меня спросить.

– О Господи, что с тобой? – спрашивает Магда. – Дело в Зигги? Что-то не так?

Ливи вдруг начинает плакать.

– Простите, – рыдает она. – Я не расстроена, а просто… просто смущена.

Ливи садится на диван, по бокам сидят сестры и гладят ее по спине.

Циби сейчас на знакомой территории: она знает, как успокоить Ливи. Разве она не делала этого раньше, и в худших местах, чем собственный дом в земле обетованной?

– Смущена? – переспрашивает Магда. – Ты расскажешь нам, что случилось?

– Ничего не случилось, – отвечает Ливи. – Но дело действительно в Зигги. Уже не раз, когда мы разговариваем о лагерях, он заявляет, что ему не следует жаловаться, раз мы выстрадали так много.

– Это не соревнование, – хмурится Циби.

– Именно это я и сказала.

– Ливи, послушай, – посерьезнев, говорит Циби. – Судя по твоим рассказам о Зигги, очевидно, что он был сам по себе. Рядом не было братьев, которые помогли бы ему разобраться в происходящем.

– Это верно, – соглашается Магда. – Вы были вдвоем, и потом к вам присоединилась я. Так или иначе, мы прошли через все вместе.

– Может быть, он чувствует себя виноватым, – предполагает Циби.

– Виноватым? – удивляется Ливи.

– Ну если он считает, что его опыт был не таким ужасным, как наш, и где-то в глубине души думает, что должен был быть – одному Богу известно, какие там бывали жуткие истории. Вероятно, он считает, что легко отделался.

В тот вечер после ухода Магды и Ливи, пока Мишка укладывает Кароля спать, Циби тоже ложится и закрывает глаза. Разговор с сестрами по поводу возможного чувства вины у Зигги всколыхнул в Циби мощное воспоминание, одно из тех, которое лучше бы совсем к ней не приходило.

Как бы она ни пыталась прогнать эти образы из головы, они, непрошеные, вновь возвращаются.

Согревшись в постели, Циби вспоминает ту ночь в Биркенау, когда они, дрожа от холода на нарах, решили с Ливи убить себя, пока их не доконал холод. В ту ночь их спасла незнакомая девушка, которую они потом больше не встречали. Эта девушка забрала одеяла у двух узниц на других нарах и отдала им.

На следующее утро те две девушки были мертвы. Их тела тесно сплелись в попытке сохранить тепло, которому неоткуда было взяться.

Возможно, эти девушки уже были мертвы, когда с них стащили одеяла, но Циби никогда этого не узнает. Циби не украла одеяла, но она приняла их.

Делает ли это ее соучастницей?

И вот Циби беспокойно ворочается в постели. Неделю назад в городской булочной, покупая халу и сдобные булочки, она заметила на кухне в задней части магазина двух девочек-подростков. Это были дочери булочника, помогающие матери после школы. Они как раз вынули из духовки противень с формочками и радовались золотистым буханкам и бледным бисквитам. Они порывисто обнялись, и было что-то в этом объятии, остро напомнившее Циби то холодное утро. Руки, закинутые за спину друг друга, подбородок, прижатый к плечу, широко открытые глаза – та же самая поза, что была у мертвых девушек. Циби вздрогнула и, не купив хлеба, заторопилась домой. В тот вечер она достала материнские подсвечники, вставила в них свечи и зажгла в память об умерших девушках, прекрасно понимая, что этот жест призван облегчить ее чувство вины.

Сколько таких историй пришлось пережить тем, кто выжил? – думает она.

* * *

Магда хорошо отходила беременность. Она рассказывала Циби о своих недомоганиях и желаниях. Но ей ужасно недоставало мамы. Когда начинаются роды, она благодарна Ливи за то, что сестра рядом, держит ее за руку и подсказывает, когда нужно тужиться. Но ей очень нужны мать и бабушка, принимавшая у многих роды во Вранове.

Даже вопроса не возникает, как назвать новорожденную дочь: имя ее матери означает «жизнь», это и символизирует для Магды малютка Хая. Новая жизнь и надежда, которую им дал Израиль. Магда надеется, что сможет понемногу ослаблять оставшиеся нити чувства вины, которую она испытывает, когда Циби и Ливи вспоминают свое пребывание в лагерях.

Это чувство вины зародилось в Братиславе, в их квартире, когда они выходили с друзьями на крышу дома. Когда выжившие узники начали делиться своими историями, преимущество Магды оказалось в центре внимания: она не голодала, не болела тифом, ей даже не брили голову. Номер на руке ей выбил по просьбе Циби добрый человек, а не нацист. Ужаснувшись при первой встрече с сестрами, едва узнав их, Магда прежде всего разозлилась на мать: почему та просто не отпустила ее? Это чувство вины не проходило: то, что ее не было там с Циби и Ливи.

– Я рада, что тебя там не было, – сказала тогда Ливи на крыше, как говорила много раз потом. – Без тебя мы не пережили бы марши смерти.

– Помнишь, Магда, какие истории ты нам рассказывала? – говорила Циби. – Эти воспоминания помогали нам передвигать ноги. – Шоколадный снег! – воскликнула вдруг Циби, и сердце Магды при этих словах дрогнуло.

Она тогда взглянула на сестер, еще не до конца оправившихся после перенесенных страданий, и заключила их в объятия, благодарная за то, что они пытаются приободрить ее.

– А твой день в лесу с дедом, – добавила Ливи. – Магда, серьезно, без тебя мы не справились бы. Слава Богу, ты была в больнице, когда нас увели!

Бог, думает Магда. И где был тогда Бог? В отличие от Циби, Магда продолжает молиться, но ее вера