Я собралась снова позвонить в дверь, но передумала. У Элизы был шанс. Если она собиралась ответить на звонок, она бы уже ответила. Я взялась за дверную ручку, ожидая, что та заперта. Но дверь открылась, и я шагнула в прихожую.

— Элиза?

Нет ответа.

Закрыв за собой дверь, я щелкнула выключателями на панели рядом с дверным косяком. Тотчас вспыхнул свет в прихожей, а также в гостиной и столовой.

В столовой стоял голый деревянный стол с четырьмя стульями. В гостиной — диван, кресло, телевизор и журнальный столик. Стены, поняла я, тоже голые. Ни фотографий, ни картин в рамке. Все выглядело безупречно чистым, как будто здесь кто-то жил, но каждую секунду каждого дня убирал за собой.

— Эй? Есть кто-нибудь?

По-прежнему нет ответа.

Щелкая на ходу выключателями, я направилась вглубь дома.

Кухня была такой же пустой, как и другие комнаты. На крошечном столике рядом с дверью, выходящей в патио, ничего не было. На холодильнике ничего. На столе ничего, кроме сотового телефона Элизы и желтого блокнота.

Сверху на блокноте лежала ручка. Через половину страницы тянулась написанная от руки строчка.

Гарпия навсегда.

По моему телу с головы до ног пробежал холодок. Это был наш девиз, то, что нас всех связывало. Это же я сказала сегодня вечером Элизе. Объяснила, почему она сделала все эти жуткие вещи.

— И никаких «зачем», — сказала я.

Я повернулась и заметила две двери. Одна явно была дверью в кладовую.

Другая была частично приоткрыта и, похоже, вела в подвал. Дверь слегка скрипнула, когда я ее открыла. Я щелкнула выключателем сразу за дверью, и у подножия лестницы загорелась тусклая лампочка.

Не ходи туда.

Эта мысль металась у меня в голове. Просто уйди. Выключи свет, убирайся к черту из этого дома. Вернись в больницу и расскажи все детективу Эрнандесу. Он будет зол и имеет на это полное право, но, по крайней мере, Терри теперь в безопасности. А это самое главное.

Все остальное ничего не значит.

Но я знала: это неправда; и потому начала спускаться по ступенькам.

Я не спешила, осторожно делала каждый шаг и, наклонив голову, смотрела вниз, пытаясь увидеть, что там в подвале.

Первое, что увидела, это опрокинутый деревянный стул.

Потом ее ступни.

Потом ее ноги.

Дойдя до последней ступеньки, я замерла, на миг закрыла глаза и перевела дух, а затем повернулась и посмотрела на нее.

Веревка была прочнее той, которой мы когда-то привязали Грейс к дереву. Один конец был привязан к толстой металлической трубе, тянувшейся через весь потолок. Другой сжимал ей горло.

На ней все тот же брючный костюм, в котором она была сегодня вечером. Даже балетки. Ее ступни примерно в шести дюймах от пола.

Я не сводила с нее глаз, вспоминая, сколько апломба в ней было, когда она медленно везла нас через гараж, улыбку, которой она наградила меня, когда положила пистолет себе на колени, и лишь затем я, наконец, нажала на зеленую кнопку на телефоне.

— Девять-один-один. Что у вас случилось?

Назвав свое имя и адрес, я сказала, что нашла Элизу Мартин висящей в подвале.

На том конце телефонной линии возникла краткая пауза.

— Она все еще дышит, мэм?

Я открыла рот, но прежде чем смогла что-то сказать, услышала звук. Он, доносился из угла, из маленькой комнаты, вероятно, прачечной. С того места, где я стояла, я не сразу ее заметила.

— Мэм, вы меня слышите? — спросил диспетчер.

И снова этот же звук, похожий на далекий стон. Я облизала губы и заставила себя ровным голосом ответить:

— Я здесь.

— Я уведомил полицию и отправляю «Скорую помощь». Человек все еще дышит? — спросил диспетчер.

Проходя мимо, я взглянула на Элизу. Ее голова была опущена, глаза закрыты. Я было потянулась, чтобы поднять стул и поставить его в вертикальное положение, но оставила на месте. Когда я протянула правую руку, чтобы открыть дверь, телефон все еще был у моего уха.

— Мэм? — напомнил о себе диспетчер.

Я не сразу узнала ее.

Отошла в сторону, чтобы не загораживать свет.

Она сидела на полу в нижнем белье, в чем-то вроде лужи свежей мочи. Ее тело было сплошь в синяках. Ее волосы были такими же темными, какими я их помнила, но только грязными и сальными, от пота они прилипли ко лбу. Рот заклеен скотчем, как и у Терри сегодня вечером, но на месте ее удерживала пара наручников, закрепленных на трубе.

Она покосилась на меня, съежившись, как побитое животное.

— Мэм, мне нужно, чтобы вы мне ответили, — сказал диспетчер.

Я снова облизала губы. На этот раз мой голос был хриплым шепотом.

— Она тоже здесь.

— Кто?

— Грейс Фармер.

* * *

Эшли заявляла, что уедет из Диксона, еще учась в школе. Эту песню она завела еще в одиннадцатом классе: мол, она пошлет куда подальше все дерьмо и уедет в Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Но с тех пор как они закончили школу, прошло уже почти десять лет, а она все еще оставалась. Перебивалась случайными заработками, расставляла товар на полках в сетевом магазине «Доллар Дженерал», подметала в кинотеатре рассыпанный попкорн и мусор. Подавала напитки в таверне «Черный пес». А последние пару месяцев подвизалась в одном из соседних городков стриптизершей в клубе. Заведение гордо именовалось «Клеопатра», что, по замыслу его владельцев, должно было сделать его пристойнее, чем оно есть.

Грейс никогда не бывала в «Клеопатре» — она ни разу не была ни в одном стриптиз-клубе, — но могла представить, на что это похоже. Она представляла себе большой темный зал, освещенный мигающими огнями, запах дыма, пива и дешевых духов. Сначала Эшли не сказала Грейс о своей работе — по всей видимости, и никому не сказала, — но именно там она встретила парня, который утверждал, что он «продюсер» и может помочь ей попасть в «фильмы».

Эшли отлично знала, что он имел в виду, но ее это не беспокоило. Она знала, что сексуальна, ей нравилось заниматься сексом и получать деньги, так почему бы не начать зарабатывать тем, чем так щедро одарил ее добрый Господь?

Вот почему они все были здесь тем вечером, в «Черном псе», человек десять, если не больше. Чтобы отпраздновать последнюю ночь Эшли в родном городке. Ладно, может, и не последняя — возможно, она уедет лишь через пару дней, — но был вечер субботы, лучшее время, чтобы собраться вместе, и поэтому она решила: гори все синим пламенем, гулять так гулять.

Только Грейс знала, куда на самом деле намылилась Эшли. Эшли рассказала ей несколько дней назад, потому что ей не терпелось поделиться с кем-то привалившей удачей, а она всегда считала Грейс одной из своих лучших подруг. Сама Грейс вряд ли сказала бы, что у нее есть выбор, и, вероятно, не назвала бы Эшли подругой, но она всегда была рядом, когда Эшли звонила ей или слала сообщения, чтобы пожаловаться на очередного парня, или когда ее нужно было отвезти в клинику сдать анализы на вензаболевания, а однажды даже свозить на аборт. Грейс была рядом, потому что ей больше негде было быть, и именно из-за этой связи — существовавшей, по крайней мере, в сознании Эшли — она сказала Грейс, куда едет и чем намерена заняться.