* * *

Я снова написала Дэниелу. Прошло минут пять, прежде чем из-за двери показалась его голова. Он обвел глазами приемную и понизил голос:

— Что такое стряслось сегодня вечером? Почему Терри и Кортни в грязи?

Я сняла с пальца обручальное кольцо и протянула ему. Он посмотрел мимо меня на людей в приемной и прошептал:

— Давай не будем здесь.

— Само собой. Это обмен.

— Обмен чего на что?

— На ключи от машины. Мне нужно одолжить твою.

Дэниел взял кольцо, подержал его в ладони, затем сунул в карман.

— Ключи в моем шкафчике. Сначала проверю одного пациента, а потом вынесу тебе.

— Имя Хлоя Киттерман тебе что-то говорит?

— Фамилия говорит. Она не моя пациентка. Кажется, она в изоляторе.

Специальное отделение, куда помещают пациентов, представлявших опасность для себя или окружающих. Всего четыре комнаты, стены с мягкой обивкой, только кровати и иногда стул.

— Она была моей пациенткой в «Тихой гавани». Я наткнулась снаружи на ее мать, и она сказала, что я могу ее осмотреть. Можешь провести меня к ней?

— Не знаю, не знаю. Расскажешь, что случилось с Терри?

— Не сейчас, но попозже — да.

Поначалу Дэниел, как мне показалось, не хотел пускать меня в изолятор — это было бы грубым нарушением больничного распорядка, — но затем отступил в сторону и открыл мне дверь.

— Принесу ключи через пару минут. Машина на стоянке для сотрудников.

* * *

Дверь в изолятор была заперта. К счастью, одна из медсестер узнала меня по тем временам, когда я работала здесь кризисным специалистом. Она также знала, что мы с Дэниелом помолвлены, и, увидев меня, улыбнулась, и спросила, как мои дела.

— Я надеялась увидеть Хлою Киттерман, — сказала я, бодро улыбнувшись ей в ответ. — Поговорила с ее мамой на улице, и она сказала, что не возражает. Хлоя была моей пациенткой, я — психотерапевт.

При упоминании матери Хлои медсестра скривилась, и из чего я сделала вывод, что миссис Киттерман успела изрядно попортить всем нервы. Затем медсестра направила меня в одну из комнат и велела сообщить ей, когда буду готова уйти.

Хлоя в голубой пижаме лежала в позе эмбриона на низкой кровати. Стул стоял прямо у двери, и, медленно садясь, я окликнула ее по имени.

Ноль реакции.

— Это мисс Эмили.

Снова ничего.

С этой точки мне была видна только ее спина. Здесь свет был ярче, и я поняла, что ее длинных рыжих волос больше нет. Похоже, она покрасила их в черный цвет.

— Хлоя, ты проснулась?

Опять ничего.

В принципе, я могла встать, подойти к ней, опуститься на колени у кровати и попытаться так с ней заговорить. Но за то короткое время, пока мы с ней были знакомы, я поняла: такой подход не сработает. Ее нельзя торопить. Наоборот, нужно дать возможность почувствовать себя достаточно комфортно, чтобы открыться.

В моем кармане дважды завибрировал телефон: пришло сообщение. Вытащив его, я посмотрела на экран и увидела адрес. Я тотчас открыла гугл-карту. Похоже, тупик в тихом районе примерно в двадцати минутах езды. Не квартира, как сказала Элиза, а дом.

Мой телефон завибрировал снова.

Никогда больше не звони мне

И еще раз.

Сука.

Я покачала головой и сунула телефон обратно в карман. Теперь, когда у меня был адрес, все, что мне было нужно — это ключи от машины Дэниела.

На кровати раздался шорох пижамы. Хлоя перевернулась и села. Ее голова была опущена, зато теперь я смогла разглядеть ее волосы. Она не только выкрасила их в черный цвет, но и подстригла, и, похоже, сделала это сама. Я представила ее дома, в ванной, как она, глядя на свое отражение в зеркале, ножницами отстригает и бросает на пол пряди волос.

Левое запястье в шрамах от старых порезов, но на правом запястье свежая повязка. Она сидела молча, отказываясь посмотреть мне в глаза. Я не знала, что сказать, поэтому промолчала, давая Хлое возможность заговорить первой.

— Почему вы здесь? — тихо спросила она, в конце концов.

— Люблю тусоваться в приемной отделения «Скорой помощи» по вечерам в будние дни.

Ноль реакции. Ни даже намека на улыбку.

— Мама сказала, что я больше не могу вас видеть. Что вас уволили из-за того, что вы плохо выполняли свою работу.

— Что случилось, Хлоя?

Ее плечи ссутулились, Хлоя слегка вздрогнула, пытаясь сдержать слезы. С тех пор как она в последний раз находилась в стационаре, не прошло и месяца. Я знала, что она в депрессии, но надеялась, что ее состояние не так уж плохое. Видела такое у многих своих пациентов. Как если бы подводное течение уносило тебя в глубину. Чем больше сражаешься, тем сильнее оно тянет вниз, не давая выплыть на поверхность.

И поэтому ты расходуешь все свои силы, сдаешься и позволяешь течению тянуть тебя вниз.

— Почему ты порезала себя?

Она не ответила, по-прежнему тупо уставившись на свои колени. В конце концов пожала плечами. Почти минуту Хлоя ничего не говорила. Затем постепенно приподняла лицо и посмотрела на меня. Глазами, полными боли, отчаяния и безнадежности.

Когда она заговорила снова, ее дрожащий голос был едва слышным шепотом.

— Почему они такие подлые?

Скорее всего, я больше никогда не увижу эту девочку снова. И поэтому я не хотела ей лгать. Не хотела сказать что-то лишь затем, чтобы что-то сказать. Я хотела быть с ней честной, настолько честной, насколько могла, хотя и не была уверена, насколько это поможет.

Я взглянула на свою руку, на шрам, пересекающий ладонь, и сказала ей правду.

— Не знаю.

Нож выглядел не слишком устрашающим. Короткий и тонкий. Маккензи принесла его из кухни, простой ножик для резки фруктов и овощей. Таким обычно режут яблоки, персики и морковку.

Но не человеческую плоть.

— Для чего он тебе понадобился? — спросила Кортни.

Маккензи подняла зажатый в руке нож, ее накрашенные розовым лаком ногти были обгрызены до самой мякоти.

— Я же сказала тебе. Мы все должны пообещать, что ничего не скажем.

— Да, — сказала Оливия слегка испуганным голосом, — с этим мы все согласны. Но зачем нож?

— Это называется клятвой на крови. Я видела это в кино. Означает, что мы клянемся собственной кровью. Такую клятву нельзя нарушить.

Мы были в спальне Маккензи, все шестеро. Стены пастельных тонов были увешаны плакатами смазливых мальчишеских групп. В воздухе витал густой запах дезодоранта и отчаяния. Родители Маккензи были где-то внизу. Мы старались говорить вполголоса, чтобы они нас не слышали.