«По моему мнению, в это время лучшего Верховного главнокомандующего нельзя было найти. Это человек, несомненно, всецело преданный военному делу, и теоретически и практически знавший и любивший военное ремесло. По натуре своей он был страшно горяч и нетерпелив, но с годами успокоился и уравновесился. Назначение его Верховным главнокомандующим вызвало глубокое удовлетворение в армии. Войска верили в него и боялись его. Все знали, что отданное им приказание должно быть исполнено, что отмене оно не подлежит и никаких колебаний не будет…»

Но еще любопытнее то, что большевистская власть в России нашла возможным оставить этот отзыв в своем издании, признав таким образом это суждение справедливым…

3. Царь в Ставке

За несколько дней до приезда в Могилев императора Николая II в Ставку прибыл его будущий начальник штаба генерал Алексеев.

«В тот же день, – доносит об этом факте С.Д. Сазонову Кудашев, – генерал Янушкевич сдал ему должность и поселился в вагоне. Великий князь держит себя безупречно и с полным самообладанием…»

Меня М.В. Алексеев просил остаться еще несколько дней в должности для установления более полной преемственности. Я поставил естественным условием быть освобожденным от обязанностей генерал-квартирмейстера до приезда государя в Ставку.

Государь прибыл в Могилев утром в воскресенье, 5 сентября. Отбыв обычные официальные встречи, он в тот же день принял на себя предводительствование действующими войсками.

Однако император не сразу занял губернаторский дом и продолжал жить в своем поезде, в котором приехал из столицы. Для установки этого поезда была подготовлена особая ветка, отводившая царские вагоны от вокзала в глубь какого-то частного сада. Расположение царского поезда оказалось очень удаленным от места пребывания штаба, и чтобы достичь его, приходилось пересекать едва ли не весь город. Обстоятельство это весьма затрудняли личные сношения с императором, который лишь однажды в день, по утрам, приезжал для выслушивания доклада в управление генерал-квартирмейстера.

Было вполне очевидно, что пребыванием государя в поезде, несмотря на оставление незанятым всего верхнего этажа губернаторского дома, делался ясный намек на желательность возможно спешного отъезда великого князя из Ставки. Ему было указано ехать на Кавказ, не заезжая в Петроград, и только во внимание к его просьбе он получил разрешение заехать по дороге на несколько дней в его собственное имение «Першино», находившееся в Тульской губернии.

Каким-то пророчеством веяло от его слов, как-то мимоходом мне сказанных, что Петрограда ему больше не видать… Я удивился, зная, что он очень любил нашу Северную столицу и что совсем недавно перед войной он выстроил себе там прекрасный дворец на правом берегу Невы.

С императором Николаем в Ставку прибыла обычно сопровождавшая его в поездках на фронт свита. Во главе ее находились министр двора – старый и весьма почтенный граф Фредерикс и его зять – дворцовый комендант генерал Воейков, лицо, не пользовавшееся уважением даже среди тесного круга лиц свиты. Князя Орлова, о котором мне уже приходилось говорить, в свите, однако, не было, и его отсутствие резко бросалось в глаза не только ввиду его заметной полной фигуры, но и потому, что все знали о причине его опалы, заключавшейся во вражде к Распутину и вредному влиянию последнего на всю царскую семью.

«Вчера, 7 сентября, – записывает в своих письмах князь Кудашев, – был день прощаний. Утром меня принял великий князь, и я с ним простился. В 2 часа он собирал для прощания весь штаб. Прощаясь с уходившими генералами, – продолжает цитируемый автор, – мне приятно было услышать от генерала Данилова, что мы все же сумеем одолеть Германию: лишь бы не падать духом, а мир заключать было бы громаднейшей ошибкой!..»

«Только бы у нас не было революции, – добавлял я постоянно, о чем, впрочем, свидетельствует и князь Кудашев в другом месте своей переписки с Сазоновым. – Мы не должны забывать минувшую японскую войну и 1905 г., – говорил я нашему министру иностранных дел в 1914 г., еще в первые дни войны, перед своим отъездом в Ставку».

В этот же день 7 сентября я был приглашен к обеду в царский поезд. В бытность великого князя Верховным главнокомандующим вошло в обычай, что во время пребывания государя в Ставке великий князь, начальник штаба, я и дежурный офицер Генерального штаба были всегда приглашаемы через особого гоффурьера от имени государя к завтраку и обеду. И только последний приезд государя в Ставку, т. е. со времени вступления его в верховное главнокомандование, этот порядок был прекращен в отношении уже сдавших свои должности генерала Янушкевича и меня. Факт этот, конечно, по желанию можно было считать либо естественным, вытекавшим из нашего изменившегося служебного положения, или же признаком некоторой опалы при дворе. Мы перешли на довольствие в общую столовую штаба, где председательствовал М.В. Алексеев.

Таким образом, мое приглашение к обеду приобретало характер некоторого прощания. Я явился поэтому в орденах и при оружии, которые никогда не надевались нами раньше при посещении в Ставке царского поезда.

К обеду на автомобиле подъехал также великий князь Николай Николаевич. Генерал Янушкевич в этот день приглашен не был.

Внешне все было по-старому. Тот же вагон-столовая, разделенный надвое. В передней половине – зеленый шелковый салон, в котором через год и несколько месяцев я присутствовал при тяжелой сцене подписания императором Николаем II акта отречения; теперь на небольшом столе у окна была накрыта обычная «водка и закуска». В этом салоне в ожидании государя всегда собирались приглашенные. В задней части вагона – обеденный стол, покрытый белой скатертью и уставленный походным, как его называли, т. е. небьющимся серебряным сервизом.

Войдя через некоторое время в зеленый салон и оглядев всех незаметным пытливым взором, государь общим поклоном приветствовал приглашенных, затем подошел к закусочному столу, выпил с великим князем рюмку им любимой водки-сливовицы и, рассеянно закусив, отошел в сторону, с кем-то разговаривая, чтобы дать возможность остальным последовать его примеру.

По своему обыкновению, он был в простой суконной рубахе цвета хаки с мягким воротником и полковничьими погонами с вензелевым на них изображением имени его покойного отца императора Александра III, в высоких шагреневых сапогах и подпоясан обыкновенным форменным ремнем.

Я сразу почувствовал происшедшую ко мне перемену и решил замкнуться в самом себе; к закусочному столу я не подошел, что в прежнее время вызвало бы протесты гофмаршала и более близко со мной державшихся лиц свиты.

Затем все перешли в столовую, где за обеденным столом мне было указано не прежнее обычное место наискось от государя, а другое, обыкновенно занимавшееся приезжавшими в Ставку гостями, которые по своему служебному положению отвечали моему новому рангу рядового корпусного командира.

Государь говорил со мною мало, лишь столько, сколько требовалось по этикету, и я благодарил свое внутреннее чувство, что оно подсказало мне явиться к обеду, приняв более официальный вид.