власти, и социализм для них — инструмент для захвата власти, а не цель. Социализм подразумевает некий порядок, но у большевиков — не новый порядок, а банальный террор, на который они мобилизовали всё худшее, что было в обществе. Вот поэтому любое нарушение любого порядка, даже с благими побуждениями, — это большевизм. И я отнюдь не уверен, что капитан Федосьев на моей стороне.

02

— Мама, зачем ты надела эту глупую шаль? — раздражённо спросила Ляля. — В ней ты выглядишь как торговка баранками из Рязани!

— Ах, Ларочка, оставь! — ответила Екатерина Александровна. — Мы не в Петербурге! Мы должны быть ближе к народу! Я знаю, как одевается народ!

Конечно, Ляля сердилась не на маму. Дело было в том, что осторожный Раскольников держал флотилию слишком далеко от сражения. Пароходы на излучине Камы казались детскими игрушками, выстрелы орудий звучали как хлопки палкой, когда прислуга выколачивает во дворе ковёр, и речной бой не мог произвести на Екатерину Александровну никакого впечатления.

Екатерина Александровна приехала в Казань с тёплой осенней одеждой для дочери. У Михаила Андреевича вырваться не получилось — профессор права, он был занят в Наркомате юстиции, а Гога, младший брат Ляли, помогал ему по службе. Екатерина Александровна отправилась в опасный путь одна.

Решительности ей было не занимать. Впрочем, как и дочери.

— Фёдор Фёдорович, возьмите меня с собой на корабль! — заявила она при встрече. — Уверяю вас, я опытная путешественница. Лара давно погибла для нормальной жизни, и я тоже сама хочу увидеть классовую борьбу!

Тёще Раскольников отказать не смог.

Его флотилия представляла собой внушительную силу: четыре морских миноносца, восемь бронепароходов — правда, три уже были подбиты, лёгкие канонерки, баржа с самолётами и аэростатом, плавбатарея и вспомогательные суда. Штаб располагался на «Межени»; для неё Раскольников набрал новую команду, а матросов, которых вернули Маркин и Ляля, перевёл к Маркину же на пароход «Ваня». Тёщу Фёдор Фёдорович поселил на «Межени» в отдельной каюте, и теперь она сопровождала дочь в боевом походе.

— Объясните же мне всё, друзья! — потребовала Екатерина Александровна.

Она была красивой женщиной — фигуристая даже в мешковатом пальто, черноглазая, улыбчивая. Из-под платка упрямо вылезали тёмные кудри. Фёдор Фёдорович подвёл её к ограждению мостика и вручил тяжёлый бинокль.

— Белые рассчитывали загородить нам фарватер вот теми двумя баржами. По какой-то причине им это не удалось. Их флотилия ушла, но один пароход вернулся, чтобы затопить баржи из пушек. А наш пароход намеревается снять баржи с якорей, чтобы сами уплыли вниз и не помешали нам.

Суда флотилии Раскольникова, подрабатывая машинами, ожидали завершения схватки на расстоянии полутора вёрст.

— У вас же есть плавучая батарея, Фёдор Фёдорович, — сказала Екатерина Александровна. — Почему вы не расстреляете пароход белогвардейцев?

— А вы хорошо разбираетесь в диспозиции, Екатерина Александровна, — заметил Раскольников. — С нашей линии мы не можем вести огонь прицельно, потому рискуем потопить не пароход белых, а баржи. Но белым этого и надо.

Ляля наблюдала за поединком пароходов и делала вид, что не слушает Раскольникова. Ей было досадно, что мама оттягивает всё внимание на себя, и даже дядя Петя Мудров, капитан «Межени», улыбается за стёклами рубки — так добродушно улыбаются извозчики, когда весёлые и щедрые господа шалят в их экипажах. Мама всегда вызывала необъяснимую симпатию — у всех, кроме Раскольникова. И сама она не любила Фёдора Фёдоровича.

А вдали пароход белых стрелял по баржам и по красной канлодке. Красные отвечали. Вокруг судов подпрыгивали фонтаны, пеленой висел дым. Похоже, белогвардейский капитан был опытным и отважным: одна баржа накренилась, черпая воду бортом, а на корме канлодки что-то загорелось. Но с мостика «Межени» бой выглядел игрушечно: пароходы двигались медленно, выстрелы хлопали негромко, а баржа исчезла под водой как-то незаметно.

— Кто на том корабле, который сейчас сражается? — спросила Екатерина Александровна, указывая биноклем. — Коля Маркин?

— Нет, — вежливо ответил Раскольников. — Это наша канлодка номер один, бывший буксир «Царицын». Командир — товарищ Грицай. А Коля находится на канлодке номер пять, это бывший буксир «Ваня». Он идёт в ордере вон там. — Раскольников кивнул на суда за кормой «Межени».

Екатерина Александровна вздохнула с облегчением. Ей очень нравился Коля Маркин. Да, Фёдор Фёдорович, выпускник Политехнического, был куда более образованным — но что с того? Любезный и корректный, для Екатерины Александровны он оставался чужим. А Коля был свой: душевный, простой и добрый, как русский народ. В номере «Лоскутной», где поселились Рейснеры, когда переехали в Москву, Фёдор Фёдорович обычно сидел в гостиной с Михаилом Андреевичем и говорил о политике, а Коля приходил к Екатерине Александровне на кухню: помогал чистить картошку и мыть посуду, колол дрова для плиты и смешно называл хозяйку «мамашенькой».

Вдали на реке, отваливая к берегу, дымила и горела канлодка номер один — бывший буксир «Царицын»; неведомый Екатерине Александровне товарищ Грицай пытался довести судно до мелководья. Вторая баржа тоже исчезла. Бронепароход белых разворачивался — он выполнил свою миссию.

Екатерина Александровна жалобно посмотрела на Раскольникова:

— Вы же понимаете, Фёдор Фёдорович, как Ларочке тяжело на войне, хоть она просто отчаянный храбрец! Я прошу вас, чтобы Коля всегда был рядом с ней. Я знаю, он надёжный друг, он позаботится о Ларочке!

Ляля покровительственно усмехнулась. Мама наивна: разве кто-то может уберечь её, Лялю, от вражеской пули? Раскольников остался невозмутим.

От рубки спешил капитан Мудров, в руках у него был кожаный реглан.

— Продует, Екатерина Александровна! Накиньте-ка на плечики!..

— Лучше ступайте в салон, Екатерина Александровна, — согласился с капитаном Раскольников. — Бой завершён, смотреть больше не на что.

— Да, мама, иди, — кивнула и Ляля.

Мудров надел на Екатерину Александровну реглан и галантно подставил руку. Вместе с капитаном Екатерина Александровна направилась к трапу.

Раскольников молчал и задумчиво поглаживал ладонью планширь.

— Мне любопытно, Лара, — негромко сказал он, — какое у твоей матушки представление о характере ваших с Маркиным взаимоотношений?

— Ты пошлый ревнивец и буржуа, Раскольников! — тотчас ответила Ляля.

Раскольников с укором вздохнул:

— Ну что ты, дорогая, я не диктую правил морали античным богиням.

Ляля вспыхнула — муж напомнил ей о словах Троцкого.

— Но домашние питомцы обязаны знать своё место.

— Говори яснее! Я не боюсь!

— Во флотилии не должно быть пересудов о жене командира. Пожалуйста, попроси матушку не упоминать Колю Маркина.

Ляля фыркнула.

— Не беспокойся о своём реноме, — свысока заверила она.

Гордо выпрямившись, она повернулась и пошла прочь с мостика — однако душу её согревало злорадное удовлетворение. Ляля поняла, в чём она сильнее командира флотилии и члена Реввоенсовета Восточного фронта.