Речники встревоженно загомонили.

— Может, морячкам и туго, но это уже не наша забота! — сразу заявил боцман Панфёров. — У них там своё, у нас — своё, надо швартовы снимать!

— А вдруг белые сюда прикатятся? — испугался Митька Ошмарин.

— За этих чертей нам под пули соваться? — возмутился Павлуха Челубеев.

— Дак погано своих-то бросать… — засомневался штурвальный Дудкин.

— А мы ничего не слышим! Тихо вокруг!

Вокруг парохода и вправду висела осенняя тишина, даже вода не плескала в борт. Застывшая протока, безмолвный лес, высокое синее небо.

— Заткнитесь! — осадил команду старпом Серёга. — Капитан тут главный!

Иван Диодорович думал, разглядывая своих людей.

— Не мешайте Ване, ребята! — успокаивала всех Дарья. — Чего как дети?

В этом рейсе никакого братства с моряками не было и в помине.

Сколько раз балтийцы угрожали речникам винтовками!

— Сдохнет Бубнов — я свечку в храме зажгу, — дерзко сказала Стешка.

Команда, в общем, была согласна: балтийцев к псам!

— Шуруйте все на хрен с мостика! — наконец рассерженно объявил Иван Диодорович. — Стоим у пирса, и всё!

Расталкивая людей, он упрямо прошагал в рубку и дёрнул за стремя гудка. Над пристанью и над лесом раздался протяжный и вязкий вой.

Этот вой доплыл до промысла, и Бубнов даже удивился, уловив далёкий призыв парохода. На промысле дрались уже врукопашную, всё перепуталось, озверевшие люди бросались друг на друга, рычали, били насмерть, вцеплялись в горло, падали, поднимались и опять падали. Линялые гимнастёрки солдат почернели от крови и грязи, как матросские бушлаты. Побоище крутилось между сараев и балаганов, скатывалось в комья и рассыпалось, оставляя тела.

— Уходи на пристань!.. — сорванным голосом орал морякам Бубнов.

Он помнил объяснения инженера Турберна, что документы о скважине важнее, чем сам промысел, и бросился к домику инженера.

В камералке стоял и озирался рослый рыжебородый солдат с винтовкой. Бубнов опешил, будто увидел волка. Этого краткого мгновения солдату было достаточно: он вскинул винтовку и выстрелил. Бубнову показалось, что его насквозь пронзили раскалённой палкой. Отшатнувшись, он тоже вскинул руку с наганом и тоже выстрелил.

Солдат уронил винтовку и повалился на полки с химической посудой, а Бубнов, слабея, попятился к двери и выпал наружу.

В его сознании всё разъехалось, сливаясь воедино: взлетающее над ним небо, лица, руки, кубрик на барже, стрельба, гудок парохода, ветви деревьев, крейсер на морской зыби, лужи, боль, топот, тряска, стрекочущий аэроплан, матерная ругань… И наконец он сообразил, что матросы тащат его на руках по просёлку. Их было то ли трое, то ли четверо — сколько уцелело в бойне на промысле, — и они убегали с промысла на пристань, унося с собой раненого командира. Хлестала листва, чавкала грязь под ногами, и откуда-то издалека, не давая потерять надежду, всё кричал и кричал пароход.

«Лёвшино» гудел так, что на борту всем поневоле стало страшно — будто архангел нёсся над мёртвой пустыней, трубил и искал живых. Осиновый лес молчал, безответно заглотив всё, что в нём случилось. Но потом в его недрах бабахнул отчаянный выстрел — просьба не уходить от берега, не бросать.

Речники, стоявшие у фальшборта, увидели выбегающих из леса моряков. Истрёпанные балтийцы проволокли безвольного Бубнова по сходне.

— Отвал! — сразу скомандовал Иван Диодорович.

В кожухах заскрипели, проворачиваясь, гребные колёса. Вытянутый крамбол дрогнул. Пароход медленно и неохотно отодвинулся от пирса.

Окровавленного Бубнова бережно положили на палубу; над ним склонилась Дарья и принялась резать кухонным ножом набухшую тельняшку.

— Не заслужил, чтобы дождались… — серыми губами прошептал Бубнов.

16

Им повезло: узкими протоками устья Белой «Лёвшино» успел пробраться ещё засветло и нигде не сел на мель. В сумерках Иван Диодорович приказал бросить якоря возле глухого низменного берега. Утром предстояло пройти самый опасный участок — Николо-Берёзовку, Сарапул и Галёво, всё сразу.

Утро было хмурым, словно не хотело начинаться; в небе теснились серые и сизые облака; простор Камы казался угрюмым — ветер гнал волну, озлобляя реку, будто цепную собаку, которая щетинит шерсть на загривке и скалится.

Николо-Берёзовку миновали благополучно, по воложке слева от острова. Заботливый Сенька Рябухин притащил стул, и Катя, подняв воротник лёгкого английского пальто, сидела за надстройкой в заветрии. Она ждала Сарапул.

Подошла Дарья и положила Кате на колени свой пуховый платок.

— Возьми, холода скоро.

Катя взяла платок и прижала к лицу, скрывая, что едва не плачет. Она уже прикипела душой к тёте Даше, к Ивану Диодорычу, к людям на «Лёвшине».

— Воля твоя, Катюшка, — задумчиво сказала тётя Даша, — но только твой офицер тебя не любит. Бог знает, что ему от тебя надо.

Не обманись.

Катя опустила платок. Глаза её высохли.

— Я сама себе хозяйка, тётя Даша. Поучений не прошу.

— Ну-ну, — вздохнула Дарья и ушла.

Иван Диодорович рассчитывал отправить Катю и Михаила на берег в лодке. Не известно, кто в Сарапуле — большевики или «рябинники», поэтому лучше высадиться в деревеньке Непряха за шесть вёрст от города. Однако план сорвался. На Шорьинском перевале дымил какой-то караульный пароход; в бинокль Иван Диодорович опознал «Рассвет» — вооружённый буксир «чебаков».

— И что делать? — спросил Серёга Зеров.

В рубке теперь не было надзирателей, всяких Жужговых или Бубновых; Иван Диодорович ощущал себя как дома, как раньше — он, пароход и команда. Значит, он может всё, он — хозяин на этой реке, он старый капитан.

— Прорвёмся с боем, — сказал он, будто «прорвёмся с богом».

На мостике зазвенела рында, и Катя встрепенулась: неужели пора? Когда на корме появился Серёга Зеров, Катя встала со стула и подняла саквояж.

На пару с матросом Краснопёровым старпом принялся быстро крутить ворот, подтягивая лодку, которая болталась за буксиром на тросе.

— Время? — сдержанно поинтересовалась Катя.

— А, Катюшка!.. — спохватился Серёга. — Прости, не для вас лодка. Сейчас, похоже, с чебаками будем биться. Диодорыч приказал бросить баржу — надо с неё Кузьмича снять, шкипера. Не судьба вам с Михайлой на берег сойти.

Катя одновременно и помертвела, и ожила. Сарапул отменяется?.. Катя нелепо застыла возле орудийной башни, с изумлением осознавая, что ей вовсе не хочется покидать буксир. Она не могла вообразить любовь с Михаилом вне этого парохода — в чужом городе, в доме у тёти Ксении, на дорогах войны…

— Эй, всем тревога! — с мостика закричал в рупор Иван Диодорович. — Пулемётчики, пушкари, по местам! Остальные — прячься в машину!

С низкого борта баржи в лодку матроса Краснопёрова с мешком в руках спустился шкипер Кузьмич. Лодку на вороте потащили обратно к «Лёвшину». Пароходу требовалось сбавить скорость, иначе натянутый буксирный конец не снять ни с