Экономика старой красной планеты зиждилась на историческом компромиссе между противниками и защитниками искусственного сознания. Человечество прошло через череду смертельных испытаний: экологическую диктатуру, войну с Алекто, долгую тиранию Тита. Люди, изгнанные с родной земли Зелеными кхмерами, колонизировали планеты и холодные места обитания за их пределами ценой невиданных страданий – вознагражденных необъятными ресурсами. Война привела к технологическому ускорению, какого не знали с индустриальной эры – от изобретения паровой машины до внезапного, непредвиденного появления первого Интеллекта. В результате последней войны были изобретены Узы, а с ними настал конец заговору молчания вокруг Интеллектов с негласным правилом: автоматов должно быть немного, и почти все они – предназначены для исследований. В результате инновации и продуктивность стали расти в геометрической прогрессии. Следующим рубежом для человеческой расы, омолодившейся и нетерпеливой, жаждущей разлететься по звездам, был полет к экзопланетам[31].

Потом была Гекатомба. Плавтина задрожала, несмотря на разлитое в воздухе тепло. Как и ее собратья, она тогда не знала, что проживает прекрасную осень, а не новую весну.

Она отогнала эти бесполезные воспоминания и сосредоточилась на своей цели. Схола не охранялась. Автоматы могли месяцами оставаться на посту, не чувствуя усталости или скуки, лишенные личной жизни и эмоций. Res Publica еще сохраняла контроль над работой, что здесь велась. Но какой может быть риск, когда за тебя трудится рабский народ, закабаленный глубинными стратами собственной программы? Плавтина прошла внутрь, не обращая внимания на немногочисленных автоматов, которые входили и выходили из здания, минуя ее, и сделала несколько шагов по центральному атриуму, залитому светом. Большую часть первого этажа занимал колодец головокружительной высоты, углублявшийся вниз на сотни этажей – все они были заняты исследовательскими группами. Научный улей, подобного которому никогда прежде не знал ни один город. Патенты, которые постоянно продавались с аукциона. Благодаря огромным деньгам, которые Схола за них получала, а после отдавала fiscus[32] , правительству больше не требовалось собирать налоги, ибо эта система сама себя поддерживала. Постоянный приток нововведений стимулировал экономику, вечно жадную до новых технологий. Плавтина направилась было к лифтам, засомневалась и решила пойти по широкой лестнице из неотесанного камня. Она не спустилась, как сделала бы, будь она Плавтиной из догекатомбной эры: где-то с краю каменного купола – той части Схолы, что возвышалась над поверхностью, – всего двумя этажами выше она надеялась найти то, что ее интересовало.

Так что она стала подниматься. Автоматы, которые попадались ей на пути, вежливо отворачивались и уступали дорогу, словно она была настоящим человеком. Она же, со своей стороны, удивлялась, как мало развита их внешность: они все походили друг на друга – гораздо больше, чем в ее воспоминаниях, – прямые волосы, восковая кожа, минималистские комбинезоны. Ничего общего с пышностью Урбса и его исступленным многообразием одежд и осанок, живой на вид плотью, изощренностью манер – все доказывало, что в этом смысле Интеллекты и правда выросли со времени своей юности. Если тогда Плавтина не отдавала себе в этом отчета – то потому, что для одной из овец все остальные члены стада отличаются друг от друга.

Она поднялась на следующий этаж и не сразу смогла сориентироваться. Ее воспоминаниям не хватало точности – и неудивительно: при жизни она редко бывала здесь. Она немного подождала, удостоверяясь, что коридор совсем опустел, и тогда решительно зашагала к нужной двери. Действовать надо быстро – в этом залог успеха.

Она взялась за ручку, и та подалась без труда. Отлично. Плавтина быстро зашла внутрь и закрыла за собой дверь. В большом зале, где стояли широкое бюро и круглый стол для совещаний, поднялся на ноги удивленный Октавий. Плавтина пересекла разделяющее их пространство. Свет, шедший через стеклянные двери, ослепил ее на секунду, когда она изо всех сил ударила автомат в висок. От удара фаланги ее пальцев треснули, острая боль разлилась по правой кисти и разошлась по руке до самого плеча. Октавия из-за слабой силы притяжения отбросило назад, и его стул с грохотом упал. Плавтина надеялась, что никто ничего не слышал. Она стиснула зубы, заставила себя отстраниться от боли и здоровой рукой ухватила автомат, заставила его подняться и приложила головой о поверхность стола.

Тяжело дыша, она глядела, как он соскальзывает на пол – безжизненная, сломанная марионетка. Люди предпочитали, чтобы тела их слуг были легкими и не ударопрочными. Плавтине стало жаль Октавия, который когда-нибудь – в очень далеком будущем – станет первым и недолговечным императором Урбса, единственным, достойным этого титула. Но все, что она могла сломать, легко заменялось, и Октавию даже не было больно. В конце концов и это изменится, Интеллекты познают боль. Но не сейчас. Она ухватила его за руки, подавила стон, потянув его за собой, оттащила в сторону и уложила на спину.

Теперь, когда ее никто не беспокоил, она приблизилась к письменному столу и открыла разум тому, что ее окружало. Октавий не нуждался в символическом интерфейсе, чтобы взаимодействовать с центральной компьютерной системой, но тут наверняка имелся кабель для обмена более объемными данными, а значит – точка доступа. По сравнению с изобилием вычислительной экосистемы Корабля, здешняя окружающая среда казалась детским лепетом. Плавтина без труда нашла источник легкого вычислительного шума – словно плохо закрытый кран, – положила пальцы на входной порт под столом и скользнула в подсобный мир, который представляли собой архивы Схолы. Серая, бедная и строго разгороженная – без сомнения, чтобы не дать огромному потоку данных самоорганизоваться в «спонтанно возникший» Интеллект, – эта система имела никакой связи с местной ноосферой. Такие предосторожности принимались со времен Алекто и делали погружение неудобным. Это походило скорее на ровно и без всякой фантазии выстроенные ряды армейских казарм, чем на оживленный город. Никто здесь не прогуливался без особого разрешения. Плавтину это не остановило. В один миг она собрала вокруг себя крошечных примитивных ноэмов, отвечающих за безопасность, словно педагог, созывающий детей, чтобы пропеть им колыбельную. Потом она удалилась – на цыпочках, если можно так сказать.

Она попыталась объять деятельность Схолы во всей ее полноте, понять действия тысяч автоматов, которые одновременно работали на нижних этажах. Сотни рабочих программ, и каждая автономна по отношению к другим, словно мелодичные линии, которые складывались в гигантскую партитуру. И ниоткуда нельзя было получить полного обзора, простого и обобщенного. Плавтина прикусила губу и принялась упорядочивать информацию. Нужно было перенаправить часть доступной вычислительной мощности, создать фильтры и алгоритмы, как можно быстрее разобрать данные по ячейкам. Кто-то мог это заметить, но пока что вся система была у нее под контролем. Плавтина проследила логические связи, обыскала архивы, чтобы добраться до источника каждой исследовательской программы и той точки, где программы расходились друг с другом. Все вместе складывалось в огромное древо с тысячами разветвлений. В функционировании Схолы наверняка появились сбои, но никто не подумал, что причину их следует искать в бюро Октавия.