– Послушай, Николас, – начала она, – я очень устала и хотела бы вернуться в постель, так что, если ты не возражаешь, давай, говори, что тебе нужно, и я уйду.

– Кто вы такая? – тихим голосом спросил он. – И откуда я вас знаю?

Подойдя к нему поближе, она уселась в стоявшее рядом с ним кресло и тоже уставилась на огонь.

– Мы связаны какими-то узами друг с другом, – пояснила она. – Я не в состоянии этого толком объяснить. Просто когда-то я плакала и молила о помощи, и ты явился ко мне. Ты был мне нужен и услыхал мой зов. И ты дал мне… – Она чуть было не произнесла «любовь», но остановилась: ведь происходило это давным-давно, и, кроме того, этот мужчина сейчас кажется ей каким-то совсем незнакомым! – В общем, – заключила она, – похоже, теперь настала моя очередь. Я явилась сюда предупредить тебя!

– Предупредить?! – переспросил он, в изумлении взирая на нее. – Ах, ну да: о том, что мне не следует совершать предательства!

– Тебе не следует с такой развязностью говорить об этом! – воскликнула Дуглесс. – Ведь если я проделала этот путь и явилась к тебе, то уж самое малое, что ты мог бы сделать, так это выслушать меня! Но, конечно же, при условии, что ты вообще способен на сколько-нибудь продолжительное время оторваться от женских юбок!

Она увидела, что лицо его зарделось от гнева.

– Колдунья! – задыхаясь, выпалил он. – Да тебе ли говорить обо мне дурное – тебе, уже опутавшей чарами мою мать через свое ведовство и всячески заманивающей в свой сети брата?!

– Я – никакая не ведьма, я тебе уже тысячу раз это повторяла! Я сделала всего лишь то, что должна была сделать, чтобы каким-то образом проникнуть в твой дом и предупредить тебя! – вскричала Дуглесс и вскочила с кресла, чтобы успокоиться. – Ну, хватит, Николас, не будем ссориться! Меня переправили назад во времени, чтобы я смогла предупредить тебя, но, если только ты не станешь меня слушать, то все непременно так и случится, и Кит тогда…

Он тоже вскочил с кресла и, угрожающе нависнув над нею, выкрикнул:

– А сейчас ты явилась сюда прямо из братовой постели, Да?!

Не особенно размышляя над тем, что она делает, Дуглесс с размаху влепила ему пощечину.

Он сгреб ее и прижал к себе, вынудив ее напрячься и попытаться отстраниться от него; губы же его, сведенные в жесткую и злую складку, приникли к ее губам.

Дуглесс никогда не нравилось, если мужчина пытался насильно поцеловать ее, поэтому она, сопротивляясь, стала отпихивать его, но он и не думал отпускать. Одной рукой он ухватил ее сзади за шею, вынуждая интенсивно вертеть головой из стороны в сторону, другая же его рука скользнула куда-то пониже спины, и он с силой прижал ее к себе, создавая между ними интимную близость.

Больше Дуглесс уже не сопротивлялась: теперь он опять был тем же Николасом, которого ей некогда суждено было полюбить, тем человеком, разлучить с которым ее не смогло бы даже время! Она обхватила его за шею и, уступая его губам, приоткрыла свои. И, целуя его, почувствовала, что вся как бы растворяется в нем. Ноги у нее вдруг ослабели и задрожали.

Губы его тем временем уже перебрались на ее шею.

– О, Колин! – шептала она. – Колин! Мой дорогой! Он вдруг отстранил лицо от нее, и вид у него был озадаченный. Она же, погладив его по волосам на висках и пробежавшись кончиками пальцев по его щекам, прошептала:

– А я уже стала думать, что потеряла тебя! Что никогда уже мне не доведется увидеть тебя вновь!

– Ежели желаешь, можешь увидеть меня всего, целиком! – воскликнул он, улыбаясь, и, подхватив ее под коленки, понес к своей постели. Он лег рядом с нею, и Дуглесс, прикрыв глаза, чувствовала, как рука его забирается ей под халат, развязывая тесемки ее рубахи. Он поцеловал ее в ухо, поиграв немного с мочкой, а затем кончик его языка стал продвигаться ниже, ниже, к самым чувствительным местечкам на шее, в то время как его рука, скользнув под рубашку, принялась ласкать ее груди.

Потихоньку массируя ей сосок большим пальцем и жарко дыша ей в ухо, он прошептал вдруг:

– Так кто же направил тебя ко мне?

– М-м-м! – пробормотала Дуглесс. – Господь Бог, наверное, насколько я понимаю!

– А как зовут того Бога, которому ты поклоняешься? – продолжал он свои расспросы.

Дуглесс с трудом понимала, что он такое говорит, потому что в этот самый момент его нога, скользнув, переместилась на ее ноги.

– Просто – Бог! – ответила она. – Ну, Иегова, Аллах! Да как угодно!

– А кто же из мужчин поклоняется этому Богу? – настойчиво допытывался Николас.

Теперь Дуглесс уже лучше слышала его и, открыв глаза, спросила:

– Мужчина? Бог? Что это ты городишь?! Тиская ее грудь, Николас объяснил:

– Что это был за мужчина, который послал тебя ко мне в дом:

Наконец-то она начала понимать, в чем дело, и, оттолкнув его, отодвинулась и, сев в постели, завязала тесемки на своей рубахе и на халате.

– Ясно! – воскликнула она, с трудом сдерживая ярость. – Именно так ты всегда и добиваешься от женщин того, чего хочешь, верно?! Когда мы были в Торнвике, тебе потребовалось только поцеловать мою руку – и все, я уже была согласна исполнить все, чего тебе хотелось. А теперь ты, вообразив, что ничего хорошего со мной связано быть не может, пытаешься что-то выпытать от меня, действуя прямым соблазном!

Соскочив на пол, она стояла и пристально смотрела на него. Николас же, казалось, ни капельки не смущенный тем, что его хитроумные замыслы раскрыты, развалился на постели.

– Я заявляю вам, Николас Стэффорд, – в гневе воскликнула Дуглесс, – что вы – вовсе не тот мужчина, которым я вас себе вообразила! Тот Николас, которого я знала, был человеком, заботившимся о своей чести и справедливости! Тебе только и надо, что затащить побольше женщин себе в постель! Ладно, – проговорила она, выпрямляясь, – я, так и быть, скажу тебе, кто меня послал и зачем я здесь! – И, набрав в грудь побольше воздуха, она продолжила:

– Я явилась из будущего, а если быть точной – из двадцатого столетия, и ты приходил ко мне туда. Мы провели с тобой вдвоем несколько упоительных дней! – Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Дуглесс жестом остановила его:

– Изволь меня выслушать! Когда ты явился туда, ко мне, здесь в это время был сентябрь тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, то есть все происходило на четыре года позже, чем сейчас, и ты тогда сидел в заточении, в какой-то темнице, ожидая казни за измену.

Николасу, видно, все сказанное показалось настолько забавным, что у него даже веки стали чуть-чуть подрагивать, и, перекатившись на постели, он схватил свой кубок.

– Что ж, – проговорил он, – теперь-то мне понятно, почему мать, пожелав, чтобы ты забавляла ее, взяла тебя к себе! Давай, валяй дальше! Расскажи еще что-нибудь! И какую же такую «измену» я совершил?!

Уперев руки в бока и непроизвольно сжимая их в кулаки, Дуглесс ответила: