Так прошел весь день, и оперативная группа не тронула с места свои танкетки, а правительство не уступило просьбам трудящихся. Альба стала спрашивать себя, какого черта она здесь делает, потому что боль в животе становилась невыносимой, а потребность вымыться в горячей ванне казалась наваждением. Каждый раз, когда она смотрела на улицу и видела полицейских, рот наполнялся слюной. Тогда она уже поняла, что тренировки с дядей Николасом в момент реальных трудностей не были так плодотворны, как в минуты вымышленных страданий. Спустя два часа Альба почувствовала между ног теплую клейкую жидкость и увидела, что брюки стали красными. Ее охватила паника. В эти дни страх, что это наступит, мучил ее почти так же, как голод. Пятно на брюках краснело словно флаг. Она не пыталась его скрыть. Забилась в угол, чувствуя, что погибает. Когда она была маленькой, ее бабушка учила, что все человеческие функции естественны, и о менструации можно говорить, как о поэзии, но позже, в колледже, она узнала, что все секреции человеческого тела, за исключением слез, неприличны. Мигель понял ее волнение и тревогу, сходил в импровизированный медпункт за пакетом ваты и достал несколько косынок, но через какое-то время они увидели, что этого недостаточно, и когда наступила ночь, Альба плакала от унижения и боли, напуганная резкой болью в животе и кровавым бульканьем, непохожим ни на что из того, что бывало в прежние месяцы. Будто что-то лопнуло внутри. Ана Диас, студентка, которая, как и Мигель, носила на рукаве значок с поднятым кулаком, заметила, что такие боли бывают только у богатых женщин, потому что пролетарки не жалуются даже при родах, но заметив, что под брюками Альбы лужа и что она сама бледна как мертвец, пошла поговорить с Себастьяном Гомесом. Он заявил, что не способен решить проблему.

— Это всегда происходит, когда женщины вмешиваются в дела мужчин, — пошутил он.

— Нет! Это происходит, когда буржуазия вмешивается в дела народа! — ответила в гневе девушка.

Себастьян Гомес пошел в тот угол, где Мигель устроил Альбу, и с помощью костылей тяжело опустился рядом с нею.

— Графиня, ты должна пойти домой. Здесь ты ничем не можешь помочь, наоборот, сейчас даже уже мешаешь, — сказал он.

Альба почувствовала огромное облегчение. Она была страшно напугана, и это был достойный выход, позволявший ей вернуться домой, не проявив трусости. Она немного поспорила с Себастьяном Гомесом, чтобы не ударить в грязь лицом, но согласилась сразу же, едва Мигель вышел с белым флагом на переговоры с полицейскими. Все наблюдали за ним в щели, пока он пересекал свободное пространство. Полицейские сомкнули ряды и приказали ему, с помощью громкоговорителя, остановиться, положить флаг на землю и идти с руками, поднятыми на затылок.

— Это похоже на войну! — заметил Гомес.

Вскоре вернулся Мигель и помог Альбе подняться. Та же девушка, что раньше возмущалась жалобными стонами Альбы, взяла ее под руку, втроем они вышли из здания, и при свете мощных прожекторов полиции обошли баррикады и мешки с землей. Альба едва могла передвигаться, чувствовала себя смущенной, у нее кружилась голова. Патруль вышел им навстречу, когда они прошли полпути, Альба увидела в нескольких сантиметрах от себя зеленую униформу и револьвер, нацеленный в переносицу. Она подняла глаза и наткнулась на смуглое лицо с глазами грызуна. Альба сразу же узнала Эстебана Гарсиа.

— Я вижу, это внучка сенатора Труэбы! — воскликнул Гарсиа с иронией.

Так Мигель узнал, что девушка не сказала ему всей правды. Он почувствовал, что его предали, оставил ее в руках другого, сделал пол-оборота и вернулся, таща белое знамя по земле, он даже не взглянул на нее на прощанье, сопровождаемый Аной Диас, которая была удивлена и злилась не меньше, чем он.

— Что с тобой? — спросил Гарсиа, показывая пистолетом на брюки Альбы. — Похоже на аборт!

Альба подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Это вас не касается. Отвезите меня домой! — приказала она, подражая властному тону дедушки, когда он говорил с теми, кто не принадлежал к тому же классу, что и он.

Гарсиа колебался. Давно он уже не слышал приказа из уст штатского, и у него возникло желание задержать ее, и пусть бы гнила в камере от своей собственной крови, пока не стала бы умолять его на коленях. Однако в своей профессии он давно уже усвоил урок, что в мире есть люди, гораздо более могущественные, чем он. Гарсиа не мог позволить себе роскоши действовать, не думая о возможном наказании. Кроме того, воспоминание об Альбе в ее накрахмаленных платьях, пьющей лимонад на террасе в Лас Трес Мариас, в то время как он босиком шаркал в курятнике и глотал свои сопли, и страх, который он до сих пор испытывал перед старым Труэбой, были сильнее желания унизить ее. Он не смог выдержать взгляд девушки и кивнул незаметно. Повернулся назад, пролаял короткий приказ, и двое полицейских провели Альбу под руки до полицейской машины. Так она приехала домой. Увидев ее, Бланка подумала, что подтвердились прогнозы отца, и полиция уже напала с дубинками на студентов. Она завизжала и не могла остановиться, пока Хайме не осмотрел Альбу и не уверил ее, что дочь ее не ранена и с ней ничего не происходит такого, что нельзя было бы вылечить парой инъекций и отдыхом.

Альба провела два дня в постели, в течение которых забастовка студентов мирно закончилась. Министр образования был снят со своего поста, и его перевели в Министерство сельского хозяйства.

— Если он смог стать министром образования, не закончив школу, он так же может быть и министром сельского хозяйства, ни разу не увидев корову, — прокомментировал сенатор Труэба.

Пока Альба лежала, у нее было достаточно времени вспомнить о тех обстоятельствах, когда она узнала Эстебана Гарсиа. Воскрешая далекие образы своего детства, она увидела смуглого юношу, библиотеку в своем доме, камин, где горели ветки колючего можжевельника, наполняя воздух ароматом (днем или вечером?), и ее саму, сидящую у него на коленях. Но видения то появлялись, то мгновенно исчезали из ее памяти, и она стала сомневаться, не приснилось ли ей все это. Первое четкое воспоминание, связанное с ним, случилось потом. Она знала точную дату, потому что это был день ее четырнадцатилетия, и ее мать записала это в черном альбоме, который начала бабушка, когда Альба родилась. По этому случаю ей завили волосы, она стояла на террасе, в пальто, ожидая дядю Хайме, который должен был пойти с ней покупать подарок. Было очень холодно, но ей нравился сад зимой. Она подула себе на руки и подняла воротник пальто, чтобы спрятать уши. Отсюда она могла видеть окно библиотеки, где дедушка говорил с каким-то человеком. Стекло было затуманено, но она смогла разглядеть форму полицейского и удивилась, что тот может делать в дедушкином кабинете. Мужчина повернулся спиной к окну и сидел, как каменный, на кончике стула, с негнущейся спиной и с торжественным видом оловянного солдатика. Альба смотрела на них какое-то время, пока не решила, что ее дядя должен вот-вот прийти, тогда она пошла по саду к полуразрушенной беседке, похлопывая в ладоши, чтобы согреть руки; смахнула влажные листья с каменной скамьи и уселась, собираясь ждать. Вскоре с ней столкнулся именно здесь Эстебан Гарсиа, когда вышел из дома и должен был пройти через сад до ограды. Увидев ее, он резко остановился. Посмотрел по сторонам, какое-то время постоял в нерешительности и затем подошел к ней.