— Вы были знакомы? — удивленно спросил Мигель.

— Да, очень давно, — ответил Хайме.

Он подумал, что не нужно говорить о прошлом и что Мигель и Альба слишком молоды, чтобы понять чувство невосполнимой утраты, которое он испытывал в этот миг. Мгновенно стерся образ цыганки, единственной любви в его одинокой судьбе, которую он хранил в сердце все эти годы. Он помог Мигелю положить женщину на диван, служивший ей постелью, и поправил ей подушку. Аманда поддерживала халат руками, слабо сопротивляясь и что-то бессвязно бормоча. Она сильно дрожала и задыхалась, как уставшая собака. Альба в ужасе смотрела на нее, и только когда Аманда легла, успокоившись и закрыв глаза, она узнала в ней женщину, улыбавшуюся на маленькой фотографии, которую Мигель всегда носил в бумажнике. Хайме заговорил с ней каким-то незнакомым голосом и мало-помалу ему удалось успокоить ее, он погладил ее по-отечески нежно, как иногда ласкал животных, пока наконец больная не смягчилась и не позволила поднять ей рукава старого китайского халата. Обнажились костлявые руки, и Альба увидела тысячи маленьких шрамов, синяков, уколов, которые кое-где начали гноиться. Ноги и бедра тоже были исколоты. Хайме с грустью осмотрел ее, осознав в эти минуты всю глубину ее беспомощности, представив годы нищеты, неудавшиеся любовные связи и ужасный путь, который прошла эта женщина до отчаяния сегодняшних дней. Он помнил ее такой, какой она была в дни молодости, когда ослепляла его струящимися волосами, бубенцами своих ожерелий, смехом-колокольчиком и наивностью, с которой впитывала безрассудные идеи и гналась за миражами. Он проклял себя за то, что позволил ей уйти, и проклял время, потерянное для обоих.

— Ее нужно госпитализировать. Только специальный курс лечения сможет спасти ее, — сказал Хайме. — Ей будет очень тяжело, — добавил он.

Как и предсказывал Кандидат, социалисты, объединившись с другими левыми партиями, победили на президентских выборах, которые состоялись солнечным сентябрьским днем. Все прошло тихо, без происшествий. Победители прошлых лет, привыкшие к власти с незапамятных времен, заранее готовились отпраздновать свой триумф, несмотря на то, что в последние годы силы их ослабели. В лавках перестали продаваться ликеры, на рынках исчезли свежие креветки, а кондитерские работали в две смены, чтобы всем желающим хватило тортов и пирожных. В Богатом Квартале не стали беспокоиться, услышав о результатах предварительных подсчетов в провинциях. Окраины сочувствовали левым, а все знали, что голосование в столице является решающим. Сенатор Труэба следил за выборами из резиденции своей партии с невозмутимым спокойствием. Он был в хорошем настроении и беззастенчиво смеялся, когда кое-кто из присутствующих нервничал, видя явное преимущество оппозиции. Предчувствуя очередной триумф, он отказался от строгого траура и вдел красную розу в петлицу пиджака. У сенатора взяли интервью на телевидении, и вся страна услышала его гордые слова: «Мы победим, как всегда», — произнес он и пригласил всех поднять бокалы в честь «защитника демократии».

В «великолепном доме на углу» Бланка, Альба и слуги сидели у телевизора, пили чай с гренками и записывали результаты, внимательно следя за заключительными гонками, когда вдруг увидели на экране дедушку, еще более строгого и упрямого чем когда-либо.

— У него будет сердечный приступ, — сказала Альба. — Потому что на этот раз победят не они.

Скоро стало очевидно для всех, что только чудо сможет изменить результат, который угадывался в течение всего дня. В роскошных белых, синих и желтых особняках Богатого Квартала стали закрывать жалюзи, запирать двери на засовы, поспешно свертывать флаги и снимать портреты своего кандидата, которые заранее были вывешены на балконах. Между тем из соседних поселков и рабочих кварталов вышли на улицу целые семьи. Родители, дети, старики в праздничной одежде весело устремлялись к центру. Они несли с собой портативные приемники, чтобы услышать последние итоги. В Богатом Квартале некоторые студенты, увлеченные новыми идеями, обманув бдительность своих родителей, сидевших у телевизора с похоронными лицами, тоже бросились на улицу. Из соседних индустриальных районов организованными колоннами, с поднятыми кулаками, шли трудящиеся. В центре города они объединились в едином крике: «Еl pueblo unido jamas será vencido». Достали белые платки и стали ждать. В полночь объявили, что победу одержали левые. В мгновение ока отдельные группы собравшихся соединились, разрослись, растянулись, и улицы заполнились восторженными людьми, которые кричали, обнимались и смеялись. Зажглись факелы, и казалось, что единый слаженный коллектив артистов играет свой лучший спектакль, в котором слились беспорядочные голоса и объединились веселые танцоры. Эта яркая труппа, в которой шли люди из народа, мужчины в галошах, женщины с детьми на руках, студенты без пиджаков, спокойно прогуливалась по прекрасным районам, куда редко кто из них осмеливался входить и где они чувствовали себя иностранцами. Звуки их песен и шагов, отблески их факелов проникали внутрь закрытых молчавших домов, где дрожали те, кто боялся, что толпа разорвет их на куски или, в лучшем случае, лишит состояния и отправит в Сибирь. Но никто не взломал ни одной двери, не потоптал ухоженных садов. Весело пройдя по улицам, не прикасаясь к роскошным автомобилям, демонстранты повернули к площадям и паркам, где никогда не бывали, и остановились, пораженные, перед витринами магазинов, сверкавшими как на Рождество и уставленными предметами, назначения которых эти люди даже не знали, и мирно продолжили свой путь. Когда колонны проходили мимо «великолепного дома на углу», Альба выбежала, смешалась с рядами счастливых лиц и неистово запела. В богатых домах бутылки шампанского остались нераскупоренными, лангусты прокисли на подносах, а на торты уселись мухи.

На рассвете Альба заметила в толпе, которая начинала рассеиваться, знакомую фигуру Мигеля. Он шел со знаменем в руках, что-то выкрикивая. Альба протиснулась к нему, напрасно окликая, потому что он не мог услышать ее. Когда она остановилась перед ним и Мигель наконец ее увидел, он передал знамя стоящему рядом, приподнял девушку и обнял ее. Силы оставили их и, пока они целовались, оба плакали от радости.

— Я говорила тебе, что мы победим без крови, Мигель! — засмеялась Альба.

— Мы победили, но теперь нужно защищать победу, — ответил он.

На следующий день все, кто провел ночь в своих домах, трясясь от страха, обезумевшей лавиной хлынули к банкам, требуя возвращения своих денег.

Ценности прятали в матрацах или переправляли за границу. В двадцать четыре часа стоимость достояния страны сократилась почти наполовину. Билеты на самолеты мгновенно были распроданы тем, кто решил бежать из страны, пока не появились советские солдаты и не окружили колючей проволокой границы их государства. Народ, который вчера заполонил улицы, торжествуя победу, увидел наутро своих богатых соотечественников, что стояли в очередях и дрались у входа в банки. За короткое время страна разделилась на два непримиримых лагеря, этот разлад затронул и многие семьи.

Сенатор Труэба провел ночь в резиденции консерваторов. Его насилу удержали сторонники по партии, которые были уверены в том, что если тот выйдет на улицу, толпа без труда узнает его и повесит на столбе. Труэба был более удивлен, чем разгневан. Он не мог поверить в случившееся, несмотря на то, что долгие годы предупреждал свою страну об опасности марксизма. Он не чувствовал себя подавленным, наоборот. В его старом сердце борца оживало восторженное чувство, которое он не испытывал со времен своей далекой молодости.