Я даю вам три дня, потому что у нее на груди есть замечательная символическая наколка: 333!

Эти три тройки так прекрасно сочетаются друг с другом, что я решил, а что я решил?!

Нет, я выбрал, именно вас, дорогие мои, я выбирал для самого всестороннего исследования и написания научно-сексуальной, философско-мистической работы, которую я назвал «Он и Она».

Правда, очень простое название?!

Так в самом многомасштабном и многообещающем названии, я пришел к выводу, что даже одной единственной парой – он и она, наше человечество выживет в любых страшных и мучительных условиях своего существования!

– Заткнись! – крикнула Рита, но дядя Абрам ее остановил, приложив к ее губам ладошку.

– Я понимаю, что никак не могу быть любим вами! Однако думаю, что если бы вы были согласны продолжить где-нибудь в другом месте наши исследования, то вы бы очень от этого выиграли! Конкретно, что, я вам пока сказать не могу!

Просто я хочу, чтобы вы сами добровольно, без какого-либо предупреждения и давления с моей стороны, решили продолжить наше шоу, то есть исследование, которое я, кстати, так и не успел закончить к моему великому огорчению!

То Эрик меня замучил, чтобы я побольше о вас отснял видеоматериалов, то мой дружок Кулундов названивает каждый день и занимает меня своими бредовыми разговорами, смогу я кого-нибудь во что-нибудь трансформировать, или не смогу?! Хе-хе!

– Он ненормальный, – произнесла Рита.

– А я в этом нисколько не сомневался, – шепнул в ответ дядя Абрам.

– Только не надо меня перебивать, – обиженно вздохнул продюсер, – я, конечно, понимаю, что могу вас рассмешить своим смехом, но вопрос сейчас не в этом, а в том, сможете ли вы дальше участвовать в моем шоу.

Если да, то вы должны будете зайти в специальную комнату, которая по сути своей будет для вас временной клеточкой, и которую, я увезу с собой в нужном мне направлении! Хе-хе!

Однако, время очень спешит, друзья мои, так что поторопитесь! Думаю, раз у Риты на груди выколоты три тройки, то ей и решать, и решать три дня!

– А почему не девять?! – спросила Рита.

– Не понял, почему девять?! – переспросил продюсер.

– Потому что в сумме три тройки образуют девятку, – объяснил за Риту дядя Абрам.

– Нет, друзья мои, – усмехнулся с иронией продюсер, – вы неправильно считаете, каждая тройка означает один день, а поскольку этих троек три, то в сумме и будет ровно три!

– У него еще с арифметикой плохо! – шепнула Рита.

– Да уж, с этими психами лучше не связываться, – прошептал дядя Абрам.

– Вы, конечно, можете меня как угодно оскорблять, но я все равно останусь очень мудрым человеком, – откашлялся продюсер, – и мало того, готовым забыть всякие обиды и пойти вам навстречу!

– На какую еще встречу?! – не расслышала Рита.

– Ни на какую, – буркнул сердито продюсер, – слушать-то надо ухом, а не брюхом, Маргарита Ивановна!

– Слушаюсь и повинуюсь! – шутливо воздела кверху руки Рита. Чем дольше дядя Абрам слышал голос продюсера, тем все сильнее его охватывала тоска и страх, что этот ненормальный тип доведет их до безумия или уничтожит!

Однако, как пробить эти стены и выйти на свободу, он не знал, хотя какая-то далекая мысль постоянно возникала у него в голове, она звала его приурочить попытку освобождения именно на тот день, когда продюсер захочет их заключить во временную клетку-контейнер, с помощью которого он желает их перепрятать в более надежное место.

– И, пожалуйста, без фокусов! – сказал продюсер, будто угадывая мысль дяди Абрама о возможном побеге, а в более неудачном варианте, о его хоть каком противлении злу насилием.

– А чем вы вообще можете быть не довольны?! – усмехнулся самодовольно продюсер. – Я вас общества друг друга не лишаю! Мало того, делаю все, чтоб вы только были вместе как два голубочка! Чтоб ворковали у меня на одной веточке!

– И чтоб ты нас через свой бинокль разглядывал, х*р моржовый! – крикнула со злой ухмылкой Рита.

– Я могу обидеться! – закричал в ответ продюсер. – И тогда я за себя не отвечаю!

– Ты уж помолчи, – шепнул ей дядя Абрам, трогая ее за руку, – разве не понятно, что с ним лучше не связываться!

– А если я устала?! – шепнула Рита.

– Жизнь дороже всякой усталости, – сжал ее руку дядя Абрам.

– Поворкуйте, поворкуйте, голубочки, а уж дня через три мы с вами новую клеточку обновим! – засмеялся продюсер, и по телу дяди Абрама, как и Риты, пробежала холодная дрожь, но она мгновенно исчезла, как только их губы соприкоснулись.

Дядя Абрам осторожно дотронулся до ее зубов, а затем и до неба языком.

От всего ее тела пахло тихим и нежным забвением, как будто уже сама Смерть ласкала его, а он плакал в ее безумных объятиях.

Изо дня в день повторялась одна и та же картина, он падал в нее и весь мгновенно вспыхивал как спичка, и сгорал у нее внутри, согревая ее своей кровью и семенем, семенем рода Эскиных, чей пронзительный взгляд тянулся откуда-то из глубины веков.

Смерть в облике Риты была куда чудесней самой жизни и ее бесконечной усталости. Как два спелых плода он сжимал ее теплые груди и пил из них горьковатое молоко.

Его родной ребенок будто чувствовал это и обиженно стучался ножкой в ее живот, возмущая вокруг себя околоплодные воды.

Одни воды уносят покойников, другие приносят младенцев, а между ними один грех, одно грязное и одновременно святое соитие, а в нем его испуганное, уплывающее в далекие сны лицо, лицо, взбудораженное опять идиотским смехом продюсера, вживляющим в его тело невыносимую печаль…

«Да уж, – подумал дядя Абрам, излив под дикий хохот продюсера свое семя в Риту, – жизнь дороже всякой усталости, но смерть в облике возлюбленной дороже всякой жизни на земле…»

Приход Амулетова как будто весенняя оттепель быстро разбудил Эскина от его весенней спячки.

Уже на следующий день под его бдительным присмотром Алла с Лулу убрали и вымыли всю квартиру, и с аскетизмом навсегда было покончено.

– Аскетизм ничем не отличается от грязи – кроме того, что ею не является! – говорил Эскин, гордо вышагивая по квартире.

– Как ты поумнел, Эскин, просто не верится! – восторгалась им Алла.

– Лева хороший! Лева грязь убирать! – радовалась Лулу, упражняясь с пылесосом. За два часа они успели наполнить до краев все мусорные баки, стоящие во дворе их дома.

– Аскетизм, конечно, по-своему интересен, но уж больно от него неприятно попахивает, – поморщился Эскин, слегка наклонившись и принюхиваясь к собственным ногам.

– Надо мыться, Эскин, а то травой зарастешь! – засмеялась Алла, уже в третий раз, протирая пол в коридоре шваброй.