Чувство осторожности притупилось. Ярику уже начинало казаться, что про них все забыли, да и пистолет куда-то затерялся.

Дина достала из недр своего чердака кипу старых журналов о моде и часами листала их, делая какие-то пометки. За хозяйством она следить почти перестала. В комнатах царил жуткий беспорядок – все свои вещи Дина вывалила на пол, что-то откладывала, что-то подшивала, перекраивала. Откуда-то она вытащила туфли на шпильке. Полдня ей потребовалось, чтобы научиться ходить. Глядя на разодетую Дину при полном макияже, которая, пошатываясь от неустойчивости, неуверенно бродила среди грядок, Ярику хотелось смеяться и плакать одновременно. Его забавляла манера девушки (он уже не знал, как называть ее – девушкой или женщиной) использовать косметику по максимуму, хотя от такой разрисовки ее лицо напоминало праздничный торт, одну только помаду можно было снимать ложкой, как сливки. Но, как ни странно, как раз это и возбуждало юношу еще больше, не говоря уже о ее стройном, упругом теле. И когда она входила в дом и набрасывалась на юношу, он забывал обо всем на свете.

Как-то раз он случайно обратил внимание, что окно Бабули заколочено досками. Он уже хотел спросить об этом Дину, когда вспомнил, что ее мать не переносит света и шума. Правда, такое решение проблемы показалось ему странным, но делиться своим мнением с Диной он не стал. Он бы и не вспомнил о старухе, если бы не вонь, идущая из ее комнаты. Дина заткнула щели в дверях тряпками, обернув их полиэтиленом, но отвратительный запах все равно ощущался во всем доме. Два раза в день Дина носила Бабуле еду, но после этого дверь снова запиралась.

Прошло еще два дня. Дина давно забросила огород, уже околели две курицы, но девушка даже не обратила на это внимания. Как она сказала, у нее достаточно запасов мороженого мяса, и в город она поедет не раньше следующей недели. Мясо на завтрак, мясо на обед, мясо на ужин… Она великолепно готовит, но мясные блюда стали уже приедаться.

…Однажды Ярик, разглядывая потрепанные корешки книг на полке, обратил внимание на стопку детских книжек. Он вытащил их и от нечего делать стал листать. Маленький Мук… Красная Шапочка… Все книжки были в неряшливом виде, с обтрепанными краями, в темных пятнах кофе или варенья, и разрисованы ручкой. Например, Маленькому Муку Олег пририсовал огромный член, который тот вез в тачке. Получилось бы смешно, если бы спина сказочного героя не была утыкана стрелами.

«Какая-то нездоровая у него любовь к стрельбе из лука…» – подумал Ярик, продолжая лениво перебирать сказки. Волк и семеро козлят, Пряничный Домик…

Пряничный Домик… Что-то знакомое показалось в этом названии Ярику, но, как ни напрягал он свои мозговые извилины, ничего не вспомнил. Сам не зная зачем, он открыл первую страницу.

«…Однажды давным-давно жил дровосек с женой. У них было двое детей – Гензель и Гретель… Жена у дровосека была злая и не любила детей…»

Сам того не замечая, Ярик зачитался. Однако его ждало разочарование – буквально через две страницы его взору предстали жалкие обрывки, все остальные листы были вырваны. Он убрал книжки обратно, как неожиданно его внимание приковало название одной из книг.

Библия.

Ярик машинально вынул Библию и стал ее разглядывать.

Библия, Библия… При чем здесь Библия?

«Ее читал твой брат», – вкрадчиво сообщил внутренний голос.

Да, ее читал Митрич. Ярик вертел в руках Книгу книг и никак не мог взять в толк, почему увлечение Митрича Библией внезапно вызвало в нем неприятное ощущение.

«Он ведь забрал ее с собой, тупица», – прошептал тот же голос, и руки Ярика на мгновение дрогнули.

«Ну и что, – сказал он себе, собравшись с мыслями. – Может, у Дины было две Библии?»

Это объяснение вполне устроило его, и Ярик поставил Библию обратно на полку. Однако осадок в душе все же остался. Как крохотная заноза в пальце – вроде не сильно болит, но все время напоминает о себе.

Вечером на Ярика навалилась тоска. Он маялся, раздражался по любому поводу, и даже сумасшедший секс с Диной не прибавил настроения. Надувшись, Дина отвернулась к стенке и мгновенно уснула. Спустя некоторое время Ярик тоже погрузился в сон. Тяжелый и беспокойный.

Он проснулся от кошмара. Ему приснилось, словно он снова занимается любовью с Диной и неожиданно чувствует, как ее кожа становится странно податливой и дряблой. Он отстраняется от нее и с ужасом видит, как с ее лица лохмотьями слезает кожа, на гниющем мясе вскакивают пузыри. Потом он услышал голос Руты… Он доносился откуда-то снизу, и, наклонившись, Ярик увидел гроб. Голос шел оттуда.

«Выпусти меня! – натужно кричала она, будто кто-то надавил ей на грудь. – Ярик, пожалуйста, я люблю тебя! Выпусти меня!..»

Мокрый от пота, он со страхом поглядел на спящую Дину. Беззвучно плача, он слез с кровати и в одних трусах вышел на крыльцо. Небо уже начинало светлеть, звезды блекли и таяли, как льдинки на солнце. Было холодно, но молодой человек и не думал возвращаться обратно в дом. Он силился вспомнить Митрича, Руту, но воображение рисовало какие-то мутно-серые пятна.

Если бы не цепочка кровавых следов Тимы, Шмель бы точно заблудился. Он шел и шел, ругая на чем свет стоит своих бывших напарников, по чьей вине он теперь вынужден блуждать по лесу, и наконец вышел к знакомой полянке.

– Ты что, заблудился? Или решил меня подождать? – обратился он к трупу Вахи. Шутка показалась Шмелю ужасно веселой, и он снова закудахтал от смеха. Правда, он быстро замолчал – внутри у него что-то резко сдвинулось, и мышцы живота мучительно заныли.

– Бедный наш Ваха, – бормотал он, осматриваясь кругом в поисках своего пистолета. – Бедный, глупый, тупой Ваха.

Наконец он нашел свой «глог» в траве, в магазине оставались еще восемь патронов. Так, этого вполне должно хватить на близнецов. Он угостит их хорошим свинцовым обедом, даже с добавкой, если пожелают.

– Я бы похоронил тебя, Ваха, – сказал он, оглядывая напоследок труп Вахи. – Но у меня куча неотложных дел. Ты был нормальным парнем, глупым, но нормальным. Вот Тима – настоящий ослиный хер.

Лицо Шмеля перекосилось от гнева, как только он вспомнил о раненой ноге. Да, кстати, о птичках. Было бы неплохо подыскать что-нибудь наподобие клюки, так как идти без опоры чрезвычайно неудобно. Неудобно и больно. Найдя подходящую палку, он отправился дальше. Его не смущало, что уже начинало темнеть, что голод разъяренно терзал желудок, что каждый шаг отдавался болью во всем теле. Глаза мужчины лихорадочно блестели, и он упорно шел вперед.

Он остановился лишь тогда, когда наступила глубокая ночь, и он не мог разглядеть даже собственную руку. Шмель прошел еще несколько метров и наткнулся на огромное поваленное дерево, где и решил остановиться. Застегнувшись на все пуговицы, он залез под дерево. Несмотря на пронизывающий ветер и влажную траву, мужчина мгновенно заснул.

Впрочем, спать ему пришлось недолго. Где-то в половине второго (он автоматически взглянул на часы) его разбудил вой. Шакалы. Уж их завывание Шмель не спутает ни с чьим другим.