тощих, как спички, волоконцев мяса. Они покружились мгновенье, но тут же стали тонуть и захлебнулись наконец в коричневой жиже. Барон Альфонс наблюдал, как вальсируют сухопарые волоконца, и у него отпала всякая охота пробовать похлебку. Он положил разливную ложку возле котла.

— А что, если мы бедным станем раздавать? — спросил он директора, который перестал, наконец, трясти своей козлиной бородкой.

— Это будет лишь свидетельством вашего благородства.

— А завод лишится крупной суммы?.

— Пустячной. Самой пустяковой. Такой, что на нее, по сути дела, жалко даже затрачивать бухгалтерский труд.

— Ну что ж, решение принято! — сказал барон Альфонс. — А какое, сообщу в канцелярии. Пойдемте, Лю-бо-пытно!.. — заключил он своим излюбленным словечком.

3

Худой Пишта с первого взгляда понравился барону Альфонсу. «Настоящий окраинный породистый щенок», — сказал он директору, вспомнив пыльный чуб Пишты. И прозвучало это так, как если бы знаток по разведению породистых догов увидел вдруг мелькнувшую перед ним шуструю дворняжечку и воскликнул: «До чего чистопородная помесь!..»

Барон Альфонс имел виды на Пишту.

С первых же дней войны расположение к хозяевам заводов боеприпасов, мягко выражаясь, уменьшилось, а выражаясь не столь уж мягко, их еще больше возненавидели.

То, что война изрядно затянется, семейство баронов знало лучше всех Шниттеров, Доминичей и Фицеков, вместе взятых. Понимали они и то, что, ежели не принять необходимых контрмер, ненависть к ним будет возрастать с каждым днем.

И вот, получив неслыханные по своим размерам государственные заказы, семейство баронов принялось лихорадочно расширять заводы, увеличивать рабочий день, набирать тысячи новых рабочих, преимущественно женщин — жен и дочерей фронтовиков, — которым платить можно было гораздо меньше. Владыки боеприпасов решили провести одновременно и ряд благотворительных маневров, которые с восторгом расписали в своих статьях не только редакторы буржуазных газет (получая без всяких расписок выделенные им наградные), но и социал-демократическая газета тоже. В сентябре 1914 года Доминич поместил в «Непсаве» открытое письмо, в котором, захлебываясь от благодарности, лепетал барону Манфреду:

«Общественное мнение считает вас гуманным человеком. Несомненно, что в военное время вы стоите на первом месте среди благотворителей. Это обстоятельство и придает нам смелость предложить кое-что вашему любезному вниманию…»

Год спустя, в ноябре 1915 года, династия благотворителей опять просунулась на полосы той же газеты. В передовице «Избирательное право рабочим» было сказано так:

«Король соблаговолил в числе других господ ввести в верхнюю палату и господина Манфреда. Зависть — отвратительное чувство. Да! Мы и не завидуем».

И в самом деле, трогательно, что Шниттер, Доминич и прочие добрые люди одинаковых с ним убеждений не испытывали зависти к новому депутату верхней палаты, а просили в передовице только об одном: помочь им путем расширения избирательного права стать тоже депутатами. Они не завидовали и тому, что династия фабрикантов боеприпасов купила себе на годовые военные доходы имение в двадцать тысяч хольдов. Да и что тут возразишь, коли добыча земли считалась одной из самых важных задач в войне.

Ведь вот и император Вильгельм раздобыл несколько миллионов гектаров бельгийско-французско-польско-русской земли; и Франц-Иосиф заполучил себе малость сербско-польско-украинской землицы, да и венгерский солдат тоже разжился… тремя аршинами галицийской земли. Правда, справедливости ради надо заметить: у немецкого императора и у миролюбивого австрийского государя завидущие люди отняли впоследствии приобретенные ими территории, но уж бравому венгерскому солдату, коли ему выдали эти три аршина земли, так и оставили их навсегда — он и поныне лежит в ней. Да, доброта человеческая неисчерпаема!..

4

— Ты честный парень? — спросил у Пишты барон Альфонс.

— Очень! — с глубоким убеждением ответил «окраинный породистый щенок».

Барон Альфонс рассказал ему о задуманной благотворительной акции.

— Сам тоже можешь съесть порцию, даже две порции бульона, но смотри, чтобы он доставался тем, кто в нем нуждается. В таких делах я шуток не терплю. Надеюсь, и ты не захочешь уронить свою честь?

— Что вы! Никогда еще не ронял.

— Чего? — спросил барон Альфонс.

— А то, что вы соблаговолили сказать: честь.

— Ты молодой и неиспорченный.

— Так точно! — ответил Пишта.

— И смотри: спекулировать бульоном не смей!

— Так точно! — ответил Пишта.

— Что — так точно?

— Чтобы не сметь!

Барон мгновенье с опаской смотрел на «окраинного породистого щенка»: глуп он, хитер или наивен? Но Пишта разрумянился, воодушевился, и это успокоило барона.

— Ты знаешь, как плохо быть голодным!..

— Конечно…

— Что ж, я доверяю тебе, — и он потрепал белокурый пыльный чуб Пишты. — Ты мой друг…

— Ваша милость тоже не соизволят разочароваться во мне. Я буду вашим другом.

— Вот как? — смеясь, воскликнул барон Альфонс и еще раз потрепал чуб Пишты.

Потом задумался о своей благотворительной акции.

— Мы отпечатаем талончики…

— Так точно!

— Впрочем, нет… Почерк у тебя разборчивый?

— Да, видите ли…

— Не болтай языком, когда я говорю! Сам напишешь талончики, пустишь в ход и копировальную бумагу. Этот господин… как его там… поможет тебе.

— Господин Рааб?

— Какой господин Рааб? Кто такой господин Рааб? — Ваш родственник.

— Откуда ты это взял?

Пишта испугался. Замолк.

— Чепуху несешь! Позови господина директора Гросса! — прикрикнул он на Пишту.

Пишта подскочил к дверям, распахнул их и крикнул, стараясь подражать властному голосу барона Альфонса:

— Господин Гросс!

Барон Альфонс улыбнулся. Ему показалось это забавным, и он не оборвал мальчишку. Снял с вешалки случайно висевший там вышедший из моды широкополый котелок и напялил Пиште на голову.

— Носи. Ты ведь не просто такой-сякой-разэдакий!

Пишта просиял от счастья. Хотел было снять котелок — все же в конторе стоять в котелке не положено, — но барон крикнул:

— Не снимай!

Вошел директор, господин Гросс, крутя белыми пальцами черную козлиную бородку. Смущенно и с досадой глянул он на Пишту в котелке и с недоумением — на барона Альфонса. Но, не разобравшись пока в обстановке, смолчал.

— Хороший паренек, — заметил Альфонс, желая расположить директора к Пиште. — Только малость… того… Мне как раз такой и нужен… Вы поглядите только, до чего ему к лицу котелок!.. Одним словом, господин Гросс, остатки мясной похлебки мы будем раздавать даром. Этот парнишка, — и он указал на Пишту, — по утрам будет заготавливать талончики, по триста штук в день. Текст такой: «Консервный завод. Благотворительный бульон». А ниже: «Действителен на пол-литра мясного бульона — бесплатно». Закажем печатку. И подпись поставим: «Барон Альфонс». — Задумался и улыбнулся: — Более того, ты тоже подпишешь: «Иштван Фицек». В обеденный перерыв раздашь талончики нуждающимся. Ты сможешь определить, кто нуждается в даровой похлебке?

— Конечно… Тот, кто очень просит.

— Правильно. Ты умный мальчик… Но до чего к лицу тебе этот котелок!

Теперь уже и директор, расхрабрившись, сказал в тон хозяину:

— Надеюсь, у тебя хватит