class="v">Помню вкус вина – першило в горле…

Хорошо вам там – в раю зеленом!

Как меня там звали? Вийоном?

ДРУГУ – ПОЭТУ

Оглянись!

Видишь гладкий край,

Архитектор Райт

Упразднил карниз.

Тот подвиг повторив, мы

Откажемся от рифмы

И выйдем из тюрьмы

В свободный стих.

СУПЕРТЕНИ, ИЛИ ПРИПИСКА К КНИГЕ ПЛАТОНА

Бачане Брегадзе

Легла и вытянулась тень —

И на стене застыла тень.

На похороны бедной тени

Сошлись ее родные тени:

Сестер, детей, соседей тени.

И тени плакали в тени

И плакальщиц качались тени.

На кладбище тащились тени,

Шли вереницею теней,

Тень провожая в мир теней.

В могилу опустили тень

И каждый бросил горстку тени.

У изголовья бренной тени

Дочь посадила розы тень.

И вот стола большая тень —

И яблок и бутылок тени.

Индейки тень, ягненка тень —

Всё на поминках съели тени…

И отступила ночи тень.

Над всеми дольними тенями,

Над ними – и увы над нами,

Как призрак, встало солнце – тень,

И день как тень.

АМПУТАЦИЯ УКАЗАТЕЛЬНОГО ПАЛЬЦА, ИЛИ ОТРЫВОК ИЗ СМЕРТИ

Кто ты? – не будем указывать пальцем.

В детстве – крючком за ветку —

Ты удерживал вес —

Я и весил не больше ягненка.

Бегло касаясь клавиш,

Извлекал из ящика звуки.

Нажимая на гладкую кнопку,

Лифт бросал то вверх, то вниз.

Ты был моим знаком дорожным —

И кое-кто спешил в эту сторону.

Ты кивал официанту —

Он бежал, повинуясь тебе.

Иногда ты грозил и детям,

Но они тебя не боялись.

Однажды ты согрешил.

Зачем ты лег на курок?

Ты дергал струны гитары,

Тянул бельевую веревку…

Тебя я лишился. В корытце —

Неприятен, как белый червяк,

Ты – частица смерти моей.

Наконец я освободился —

И не будем указывать пальцем —

От чего…

ТОМАЗ ЧИЛАДЗЕ

«Пиковая Дама – эта дама в трауре…»

Пиковая Дама – эта дама в трауре.

Снегопад.

Быстрый

Барабан.

Выстрелы.

Стреляют в декабристов.

Здесь гигант покоится в Соборе…

Тени улиц, словно воды, мглисты…

Я ощущаю города ритм:

Мрамор, гранит,

мрамор, гранит.

Северный ветер флейтой звенит.

Я иду, меня никто не знает,

лишь дворцы меня надменно созерцают.

И былое узнавая благодарно,

я вживаюсь в этот город легендарный,

где на набережной сфинксы до утра,

каменея, ждут флотилию Петра.

ПЕТЕРГОФ

Как непрерывное желанье,

вздымаясь, прядает фонтан.

И в шуме, плеске, замиранье

проснулись Ева и Адам.

От мрамора успокоенье…

Вот где тебя я встретил снова,

вот где тебя я встретил. Ева!

Иль только грежу наяву.

А ветер с моря Саваофом

разгуливает Петергофом,

рвет с плеч намокшую листву.

Играет с небом водомет,

мой дух колеблет и несет,

и сердце полнится, как чаша

фонтана под струей кипящей.

Ты за грядою гор осталась,

осталась мне лишь ты на свете.

Я жажду всей тоскою плоти

хотя б услышать милый голос.

Как устремленье воли страстной,

как страсть, она сильней меня,

высокий, белый и прекрасный

фонтан колеблется, звеня.

ГЕНО КАЛАНДИЯ

«Время мне поставить свой парус…»

Время мне поставить свой парус,

Время ничего не бояться,

Время – если даже это старость —

Плакать у могилы Чавчавадзе.

Время мне идти дорогой в Мцхету

Со своим крестом – сладчайшее бремя.

Время вам идти вслед поэту

С чашами отравленными. Время.

Время просиять мне в лазури —

В свете твоих глаз голубом.

Время у ворот Цицамури

Мне стоять с окровавленным лбом.

К ПОРТРЕТУ ТИЦИАНА ТАБИДЗЕ

Он воспел магическим словом

И Крцаниси, и Марабду.

Как Орбелиани, в Ортачале

Знали Тициана – тамаду.

Ангелов касался он губами,

Уходя корнями в глубину.

И любил он утро прямо с пыла

Окунуть и в солнце и луну.

И стихи летели, как фиалки,

С белого балкона над Курой…

Горд он был, как шафер на свадьбе,

Верен другу, словно брат родной.

Помнил об отце своем умершем,

Самому стареть не довелось,

Надорвал свое бурное сердце,

Как на нерест идущий лосось.

ЛИЯ СТУРУА

ЛИТЕРАТУРНЫЕ АССОЦИАЦИИ

Одна женщина писала подруге:

«Наконец у меня появилась возможность

взять помощницу —

следить за домом и моими детьми.

Но что мне делать тогда

с моей болью?»

Боль заставляла писать стихи,

в которых куст рябины

кровоточил сквозь бумагу

и было в нем больше родины,

чем в самом этом слове.

Знаменитейший пианист,

который играл так, как будто

в него впихнули жаворонка

и подкинули к небу,

в одно прекрасное утро

увидел в солнечном свете:

у него – стеклянные руки

и если ударить по клавишам,

рассыплются вдребезги!

Стеклянные пальцы со звоном

раскатятся по всему дому —

и не сможет он из осколков

свои прежние руки собрать.

Ведь когда умирает музыка,

диезы, бемоли проваливаются

в лакированный гроб рояля…

Вот блеснула внутри надежда —