Он чуть сдвинулся вперед в своем кресле и сложил руки на коленях, сведя вместе кончики пальцев.

– Ни с кем другим из местных у меня так не получалось. Клитридж – полный идиот, он не может даже толком выразить собственное мнение или какую-либо иную мысль. – Доктор недовольно фыркнул. – Боится кого-либо обидеть. Джозайя всегда высказывает свое мнение по любому вопросу, особенно любит говорить о покойном епископе Уорлингэме. Он ведь хотел принять духовный сан, знаете? – Шоу вопросительно посмотрел на Питта, желая понять, какое это на того произвело впечатление, понял ли он значение этого факта. – Учился под руководством этого старого ублюдка, принимал все, что тот ему вещал, как святую истину, воспринял всю его философию, словно готовый костюм на себя напялил… Должен заметить, костюмчик ему пришелся как раз впору. – Он скорчил гримасу. – Но он был единственным сыном в семье, а у его отца был процветающий бизнес, и он потребовал, чтобы бедняга Джозайя взял управление им в свои руки, когда сам заболел. На его иждивении оказались мать и сестры; они ведь были просто нахлебницами, так что ему ничего другого не оставалось, как выполнить волю папаши. Но он так и не расстался со своей страстной мечтой о церкви. Когда он умрет, его призрак будет являться нам, преследовать нас, одетый в митру и сутану или, возможно, в рясу доминиканского монаха. Он считает ересью любые аргументы, противоречащие его точке зрения.

Шоу вздохнул, не сводя глаз с Питта.

– Паскоу – достаточно милое и безвредное ископаемое. Но все его идеи и понятия заимствованы из Средних веков, окутаны их романтическим флером или, если быть более точным, идеями эпохи короля Артура, Ланселота, «Песни о Роланде» и прочими прекрасными, но недостоверными эпическими произведениями. Далгетти полон всяческих идей, но он настоящий крестоносец; он столь страстно ратует за свободу мысли, что я невольно начинаю выступать за противоположную точку зрения, просто чтобы вернуть его хотя бы к некоторому подобию умеренности и сдержанности. У Мод здравого смысла больше. Вы с ней встречались? Превосходная женщина! – У доктора чуть скривились уголки губ, словно он наконец обнаружил нечто для него истинно приятное, что-то чистое и доброе. – Она когда-то работала моделью для художников, знаете ли, в юности. Великолепное тело и полное отсутствие застенчивости или стыда по этому поводу. Это было задолго до того, как она познакомилась с Далгетти и превратилась в уважаемую даму; только, я считаю, в душе она всегда была такой. Мод никогда не теряет благоразумия и чувства юмора, никогда не отворачивается от прежних друзей. И по-прежнему постоянно ездит в Майл-Энд, возит беднякам всякие подарки.

Питт был поражен – не столько самим этим фактом, сколько тем, что Шоу знал про это, а теперь еще и ему рассказал.

Доктор наблюдал за ним, внутренне посмеиваясь над тем, как его поразило это сообщение.

– А Далгетти об этом знает? – спросил Питт через минуту или даже две.

– Ох, конечно! И его это совершенно не волнует, надо отдать ему должное. Конечно, он не болтает об этом тут и там – чтоб не портить ей репутацию. Мод очень желает быть респектабельной дамой, какой внешне представляется. Но если общество в Хайгейте узнает про это, оно ее распнет. И это для них станет большой потерей. Она стоит десятка таких, как они. Смешно, но Джозайя – при всей его убогости и узколобости – тоже про это знает. И восхищается ею, словно это статуя святой. Значит, иногда, хоть и редко, он может верно судить о людях и хорошо к ним относиться.

– А как вы узнали про ее модельное прошлое? – спросил Питт, теряясь в поисках разумного объяснения и пытаясь как-то пристроить этот новый кусочек информации в общую картину, чтобы та выглядела разумной, но безуспешно.

Можно ли было вообразить, что Далгетти хотел убить Шоу, чтобы сохранить это в тайне? Он едва ли смотрелся как человек, отчаянно старающийся повысить свой социальный статус, – он сам, собственными усилиями, преднамеренно делал все, чтобы поставить под угрозу свой нынешний статус, проповедуя все эти либеральные идеи. Конечно, эти идеи модны и популярны сейчас в некоторых литературных кругах, но это отнюдь не то же самое, что позировать обнаженной перед молодыми людьми, чтобы тебя рисовали, а потом чтобы весь мир любовался на твое тело. Может ли быть такое, что он так любит свою жену, что готов убить любого, чтобы сохранить ее статус, ее нынешнюю респектабельность?

– Случайно. – Шоу смотрел на инспектора честными, широко открытыми, сияющими глазами, полными веселья – его это явно забавляло. – Я лечил одного художника, который в тот момент переживал трудные времена, и он пытался расплатиться со мною за визит портретом Мод. Я тогда его не взял, хотя мне этого очень хотелось. Помимо забавности ситуации портрет был чертовски хорош – но его мог кто-нибудь увидеть. Бог ты мой, она была красивейшая женщина! И остается таковой, коль на то пошло.

– Далгетти знает, что вам об этом известно? – Питту было просто любопытно, независимо от того, сможет он поверить ответу или нет.

– Понятия не имею, – ответил Шоу, явно совершенно искренне. – Мод знает, ей я сказал.

– Она расстроилась?

– Немного смутилась сначала, но потом увидела в этом и юмористическую сторону; к тому же она знала, что я никому не скажу.

– Но вы сказали мне, – заметил Питт.

– Вас вряд ли можно считать членом хайгейтского общества. – Шоу был откровенно прям, но жестокости в его тоне не было. Хайгейтское общество отнюдь не было для него чем-то, чем можно было восхищаться; кроме того, он не считал исключение из этого общества каким-то недостатком. – К тому же, насколько я могу судить, вы не из тех, кто стал бы рушить ее репутацию просто по злобе, без всяких на то причин. Или просто из болтливости.

Томас улыбнулся, невзирая на свое настроение.

– Спасибо, доктор, – сказал он, не скрывая иронии. – А теперь не угодно ли вам будет обратиться к нескольким последним дням, когда вы жили в доме мистера Линдси, особенно к последним сорока восьми часам перед пожаром? Можете припомнить, о чем вы с ним разговаривали – по поводу первого пожара, о миссис Шоу или о тех, кто мог иметь отношение к попытке убить ее… Или вас самого.

Шоу сразу помрачнел, опечалился, все следы веселья исчезли с его лица.

– Это может касаться почти всех, поскольку я не имею представления, по какой причине кто-то мог меня так ненавидеть, чтобы обречь на смерть в огне. Конечно, я то и дело ссорюсь с разными людьми – да кто не ссорится? Но ни один нормальный человек не станет ненавидеть другого по причине расхождения во мнениях.

– Мне не нужны общие философские рассуждения, доктор. – Питт старался подвести его ближе к сути дела. Ответ вполне может отыскаться у него в памяти. Что-то ведь подстрекнуло убийцу, заставило его – или ее – принять оборонительные меры, причем такие серьезные, что он (или она) решился пойти на второе убийство. – Припомните, каких именно пациентов вы посещали в те последние два дня; у вас, вероятно, имеются записи, если вы так не помните. В какое время вы уходили и возвращались? Когда вы ели? Что вы говорили друг другу за столом? Думайте! Вспоминайте!