затем направилась на выход из комнаты, но перед тем, как выйти, всё-таки припечатала меня напоследок парочкой ласковых, — и да, лучше бы в той аварии умерла ты, а не моя Ира.

— Лучше бы я вообще не рождалась, — прошептала я уже закрытой двери, а затем соскоблила себя от пола и, охая, добралась до кровати.

Рухнула в неё, не раздеваясь и скуля побитым щенком.

Снова одна…

Снова потонула в собственных слезах. Обняла себя крепко-крепко, потому что больше было некому, и растворилась в боли, запоминая каждую её грань.

Чтобы помнить, что это значит — любовь, забота и участие родной мамы.

Но через секунду не выдержала этой битвы с мукой в одиночку и достала из укромного места из-под матраса тот самый телефон, сразу же открывая переписку с Ярославом.

Я же теперь не одна. У меня есть он — мальчик с глазами цвета счастья. Мой родной. Мой любимый. И он обязательно придёт и станет моей анестезией. Моей отдушиной. Моей верой в то, что я ещё кому-то не безразлична в этом, полном уродливых чудовищ, мире.

«Ты нужен мне. Сегодня. Сейчас!»

Сообщение повисло непрочитанным конвертиком, а я до крови прикусила щеку изнутри и прошептала:

— Пожалуйста, ответь. Без тебя я не справлюсь…

Глава 42.1

Вероника

Не помню, как вырубилась. Помню лишь то, что до последнего ждала ответа от Ярослава, но не дождавшись, смирилась с испепеляющей тело агонией и позволила ей затянуть меня на самое дно глубокой чёрной норы. Не знаю, сколько плавала там без чувств, без эмоций, без мыслей. Но очнулась моментально, стоило лишь двери в мою комнату едва слышно скрипнуть.

Встрепенулась, заходясь от ужаса, но тут же облегчённо выдохнула и снова прикрыла веки. Видимо, по инерции и уже в полусне я всё-таки спрятала телефон обратно под матрас. Я не могла себе позволить, чтобы мать и это у меня забрала.

С неё хватит!

Почти сразу же почувствовала, что со мной происходит что-то неладное, но слабость, и ломота в костях зазывали меня вновь уйти с ними за черту.

Там хорошо. Там не больно.

— Температурит? — резанул по истерзанным нервам голос бабки, и я тут же инстинктивно дёрнулась, прикрывая лицо ладонями. С неё станется, она и лежачего кинется лупить по надуманной причине, только бы выместить собственную злобу.

— Да, — сухо отвечает мать.

— Ничего, до вечера оклемается, а нам уже пора, иначе на богослужение опоздаем.

— Погоди, — отмахивается та и я почувствовала, как под подмышку мне сунули прохладный градусник.

— Бога нужно славить, Алечка, а не с этой распутницей нянчиться. Она заслуженно получила, пусть болью своей теперь грехи искупает.

На время в комнате воцаряется молчание, и я снова медленно тону в каком-то вязком киселе. Пошевелиться не получается, хотя рука затекла от неудобной позы. А ещё кто-то со всей силы долбит по мозгам увесистым молотком.

Чёрт, мне реально плохо.

Тошнит.

— Тридцать девять и восемь, — снова слышу глухой голос матери. В нём сквозит тревога, но теперь я знаю, о ком именно она так распереживалась — о себе любимой.

— Ну и что?

— В смысле?

— Здоровая кобыла — вот в каком смысле, Аля. Что ей будет-то? Чай, не нежная фиалка, полежит, да встанет.

— Вся спина вспухла.

— До свадьбы заживёт. Если, конечно, кто-то захочет взять в жены такую пропащую потаскуху, — последние слова смазались в издевательский смешок.

— Да помолчи уже!

— Я-то помолчу, ты не переживай. А вот что ты собралась делать, дочь моя? Может быть, хочешь вызвать скорую, чтобы все увидели, как у божьих людей принято, отбившихся от рук, отпрысков на путь праведный наставлять? Ну так давай, смелее! А я посмотрю, сколько чёртовых моралистов набежит и, знай, каждый из них будет с пеной у рта кукарекать, что мол детей бить нельзя. С ними надо разговаривать и договариваться. Ко-ко-ко! Дружить. Сопереживать. Сочувствовать. Ну, что же ты, доченька, не сочувствуешь этой мерзавке, слабой на передок, что в ночи бегает ноги раздвигать, м-м?

— А если ей хуже станет?

— Значит, скажем, что она уже такая домой припёрлась. Поняла? — в голосе бабки слышен стальной нажим.

— А если она сама, кому нажалуется?

— И кому поверят? Подростку в период гона или благонадёжной, верующей преподавательнице литературы?

— Соседи?

— Соседи сами орут каждые выходные, как напьются до поросячьего визга. И да, им тоже есть чем рисковать, Аля. Например, малолетними детьми, которые видят весь этот разврат по несколько раз на неделе, да бегают в ближайший ларёк родителям за продолжением.

— Ладно. Дам ей обезболивающее, жаропонижающее и антибиотики, которые у меня еще с простуды остались, — после непродолжительного молчания ответила мать, устало вздыхая.

Как же я этого раньше не видела? Я же ей словно кость поперёк горла. Была. Есть. И всегда ей буду.

Опостылевшая. Обрыдлая до тошноты. Нежеланная дочь, которая посмела родиться и испортить её идеальную жизнь. А ведь на меня возлагали какие-то особенные надежды.

«Вот», — думала моя дражайшая маменька, — «сейчас я дохожу с пузом, пока аборт нельзя будет сделать, и он, мой принц на белом коне, уже никуда от меня не денется, а обязательно на мне женится и увезёт в московский, искрящийся новыми возможностями закат».

А по факту? Ни заката. Ни принца. Ни аборта.

Вот непруха-то у женщины приключилась. Соболезную!

Через пару минут заставляют через силу принять какие-то таблетки. И наконец-то оставляют одну. Где-то там, на периферии моего сознания хлопает входная дверь и я издаю тоненький стон, выдыхая из себя всю боль и отчаяние, что всё это время копила внутри.

Чуть вслушалась в тишину квартиры. Усмирила дикий стук сердца за рёбрами и вновь достала телефон.

Пусто.

Прикрыла опухшие веки, смахнула слезинку, навернувшуюся в уголке глаза, и отыскала в телефонной книге номер Ярослава. С секунду раздумывала над тем, что делаю, но затем отмела от себя все сомнения и нажала на дозвон.

Мерзкий, слишком резкий звук полосонул острыми когтями по барабанным перепонкам, а следом за ним и монотонный бездушный голос:

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…

— Наверное, спит, — успокоила я сама себя и спрятала телефон под матрас, заставляя сознание снова погрузится в дрему и не накручивать нервы на ржавую вилку лишний раз без причины.

Спустя несколько зыбких часов в забытьи, дом снова наполнился звуками — это мать и бабка вернулись из церкви, закончив восхвалять бога. Я слышала, как они переговаривались, когда обедали на кухне, как спорили о чём-то и как мать двинулась в мою комнату.

Внутренности скрутились в