Может, Телегин и неплохо к нему относится, жалеет – Электра случайно слышала, как на слова отца “У нас с тобой всё общее – и кровь, и жена, и дети”, Телегин, не любивший такие разговоры, грустно заметил: “Общее-то общее, только мое всё, а тебе дырка от бублика”, – но в Протопоповском Жестовского никто не ждет, и костьми ложиться, чтобы он скорее вернулся в Первопрестольную, тоже никто не будет.

Конечно, тогда у нее и в мыслях не было, что года не пройдет, она станет женой Сергея Телегина, а мать снова сойдется с отцом. Теперь, когда уже было ясно, что драгоценнейший Сереженька окончательно потерян, отец больше не казался якутке плохим вариантом, и она будто не уезжала, тихо-мирно вернулась домой.

Понятно, что такое Электре в голову не приходило и в поезде она обдумывала, как помочь отцу сойтись с какой-нибудь симпатичной ссыльнопоселенкой. Она слышала, что среди них много интересных, интеллигентных женщин; несколько лет назад они были выброшены из привычной обстановки, всё и всех потеряли, и, наверное, будут рады, если кто-то здесь, на Севере, захочет стать им опорой.

Но еще в поезде ей сказали, что в Воркуте мужчин много, женщин же раз-два и обчелся. Тем более интеллигентных – эти разобраны на корню. Кроме того, опять же всё упиралось в мать. В то, что он однолюб и, значит, искать интеллигентную ссыльную – пустые хлопоты.

А тут вдруг Электра узнает, что у отца три с лишним года был совершенно безумный роман. Была любовь, которую тоже иначе как безумной не назовешь. Такая любовь, что якутку он вряд ли и вспоминал.

В общем, в Воркуте и саму Лидию, и роман с ней Электра приняла с восторгом, хотя отец, еще рассказывая о своем чудесном спасении на станции Пермь- Сортировочная, не скрыл, что их с Лидией история закончилась страшно: в тридцать шестом году ее после переследования расстреляли.

Сказал, что у них с Лидией был ребенок – девочка Ксения, которую он, ее отец, ни разу в жизни не видел и на руках не держал. Лидию посадили, когда она была на шестом месяце беременности, родила уже на зоне. Девочку по лагерным правилам поместили в мамочкин барак, Лидию к ней водили под конвоем дважды в день на полчаса покормить и перепеленать. Как обычно бывает в лагере, молока у Лидии не было, и она кормила ребенка через двойной слой марли размоченным в воде хлебом. Ксения голодала и умерла, не дожив до года.

Получив свои сроки, они оказались в разных частях страны, Лидия под Карагандой, а он неподалеку отсюда, в небольшой зоне на север от Ухты. Отец писал Лидии всякий раз, как представлялась возможность, но получил от нее только три письма. В первом было про Ксению, что, сколько Лидия ни молилась, девочка родилась немного убогой ножкой. Во втором, что Ксюша умерла и что у нее, Лидии, теперь есть человек, который о ней заботится. И третье, в котором она обвиняла отца во всех смертных грехах, это уже из Карагандинской следственной тюрьмы, куда ее доставили на переследование. Лидия писала, что ей предъявили показания, которые отец дал на нее в тридцать четвертом году, что он источник всего плохого, что было с ней в жизни, и она рвет с ним отношения.

Электра была девочка добрая, участливая, и в другой раз такой ужасный конец наверняка заслонил бы остальное, но тут за три года, что отец и Лидия были вместе, их ждало столько невероятного, что ей вдруг показалось – подобная жизнь и не может кончиться иначе. Если бы не смерть маленькой Ксюши, получается, что ее сестры, погибшей ни за что ни про что, Лидии и Жестовскому было отмерено полной мерой. Какая бы ни была разнарядка, они свое получили. Те, кто прожил обычную жизнь, могут им только позавидовать. Она даже подумала, что мать, которая отца в грош не ставила, много бы отдала, чтобы быть тогда с ним.

“У моих отца и матери, – говорила Электра на следующий день, – был гражданский брак, что мне никогда не нравилось. Еще девочкой, – продолжала она, – я думала, что в таких отношениях есть какая- то непрочность и необязательность. Может, потому они и живут плохо: мать готова бежать за любым мужиком, лишь бы поманил. И вдруг отец рассказывает, что он и Лидия за полгода до ареста, всё как положено, обвенчались в церкви.

И точно, ведь иначе было бы неправильно. А тут и что обручены, и воля родителей, а прежде – пропасть, через которую не перепрыгнешь: отец ищет Лидию, но никаких следов, и он убежден, что ее больше нет в живых, при эвакуации она утонула в ялтинском заливе. И всё же они друг друга найдут, но не сразу, придется ждать тринадцать лет – обоим это испытательный срок. Но зато как найдут! Отец фактически умер, замерз насмерть, и тут появляется она, его невеста, и спасает своего жениха и будущего мужа.

В общем, – говорила Электра, – они чем только можно – от родителей до чудесного спасения – были предназначены друг для друга, и потому, как я тогда понимала, жизнь, даже смерть маленькой Ксюши здесь ничего не поменяла. И еще: после истории с Лидией я начала думать, что, может статься, у отца и без матери жизнь однажды наладится”.

Как известно, у марксизма было три источника и три составные части. Если верить рассказам Электры, новому, “ее” роману Жестовского достало двух. Первый – его чудесное спасение на станции Пермь-Сортировочная и отношения с когда-то нареченной ему в невесты Лидией Беспаловой. Второй – сон со сценой расстрела великого князя Михаила, которым отец закончил “мамин” роман. Хотя многое изменено и вся она написана подробнее, ничего важного отец не тронул:

Тайга, примерно одиннадцать часов вечера, но на небе облака, и между верхушками елей ни луны, ни звезд. Оттого кажется, что это глухая, непроглядная ночь. На дороге, посреди небольшой лесной поляны стоят две черные лакированные кареты. Обе когда-то принадлежали дирекции Мотовилихинского снарядного завода, содержались в заводском каретном сарае.

Всякий раз, когда в Пермь наведывался кто-то из столичного начальства, на железнодорожный вокзал встречать гостей посылали эти красивые вместительные – каждый на шесть человек – экипажи. Снаружи черное лакированное дерево, по периметру окон и дверей золотой кант. Внутри замша мышиного цвета. Сиденья обтянуты красным бархатом, по которому в китайском стиле вышиты диковинные птицы, в тон им розовые атласные подушки.

Парой минут раньше на козлах каждой кареты вместо кучера сидело по красноармейцу, но сейчас там никого нет. Над козлами, чтобы даже ночью было видно, куда правишь, укреплено по большому масляному фонарю, при скорой езде пламя за стеклом так и мечется. Но теперь, когда карета остановилась, порывы ветра раскачивают фонари, водят их по кругу куда медленнее.

На земле стоят пять красноармейцев, у четырех пистолеты, еще у одного винтовка со штыком. И два других человека: один, невысокий, в обычном костюме, второй – долговязый и сухопарый – в мундире. Часом раньше, предъявив мандат Пермского городского совета рабочих и солдатских депутатов, этих двоих, то есть великого князя Михаила и его камердинера и друга Джонсона, забрали из гостиницы, в которой они жили последние полгода. Оба не хотели ехать, показывали бумагу за подписью главы Совнаркома Ульянова-Ленина, где им как никогда не выступавшим против дела революции новая власть гарантировала неприкосновенность и защиту.