Жужгов, старший среди красноармейцев, знает про этот охранный лист, но он его мало волнует. Как маленькому, он объясняет гражданину Михаилу Романову, что на его безопасность никто не покушается, наоборот, они присланы для того, чтобы защитить бывшего великого князя. Войска генерала Пепеляева подошли близко к Перми, и Михаила Романова, чтобы при военных действиях он ненароком не пострадал, велено перевезти в более спокойное место.

В конце концов великий князь и Джонсон подчиняются, садятся в карету, но после часа быстрой езды прямо посреди леса им говорят, что сломалась рессора, ее надо чинить, и велят выйти из экипажа. Лорду Джонсону история нравится всё меньше, он, хоть и выходит, начинает требовать от Жужгова, чтобы тот объяснил, куда они везут великого князя. Жужгов вяло отбрехивается, говорит, что у него секретное предписание. Джонсон настаивает, чтобы великому князю и ему показали вышеупомянутое предписание.

Никакого предписания у Жужгова нет, нет и никогда не было, есть только устное распоряжение главы Мотовилихинского Совета рабочих и солдатских депутатов Мясникова; что же касается того, куда они везут Михаила Романова, то можно считать, что прямо сюда, на эту поляну, и везут, то есть уже привезли. И вправду, место, как ни посмотри, подходящее, тихое, укромное, для того, что им пятерым поручил Мясников, лучшего не найти.

Просто он, Жужгов, хотел сделать всё по закону, объявить обоим – и гражданину Михаилу Романову и Джонсону, – что именем трудового народа они как злокозненные угнетатели и эксплуататоры рабочего человека приговариваются к расстрелу, но сдуру ввязался в бессмысленную перепалку. Больше того, хитрый англичанин так поставил вопрос, что ему, Жужгову, пришлось юлить, врать, чем он тоже недоволен. В общем, Жужгов понимает, что так и так торжественность пропала, ее нет и не будет, чтобы прекратить базар, он вынимает из кобуры наган и всаживает в Джонсона несколько пуль. Лорд падает на землю и, пару раз дернувшись, затихает.

Теперь очередь великого князя. Собственно, Джонсон и не был им нужен, его пришлось убить просто за компанию и чтобы спрятать концы в воду. Мясников, правда, про Джонсона тоже упомянул, сказал, что Михаил Романов его от себя и на шаг не отпускает. Англичанин человек умный, преданный, если и сейчас Михаил скажет, что без него не поедет, не спорьте, в лесу застрелите обоих. В общем, хорошо или плохо с Джонсоном Жужгов разобрался, но не в Джонсоне суть, давно пора, пока не хватились, сделать то, зачем их послали, и ехать назад в Мотовилиху. Доложить Мясникову – он ждет, дальше на конюшню распрячь лошадей, экипажи в каретную и по домам.

Но с Михаилом всё сразу не задается. Сначала они, даже не поднимая револьверов, смотрят, как он, стоя на коленях, гладит по лицу убитого Джонсона, будто баба плачет и причитает: “Что же вы, братушки? Зачем вы его? Он же хороший, этот англичанин, и вам ничего плохого не сделал, – и снова: – что ж, что англичанин, а человек хороший, и не один он: у него жена, дети, две девочки, одной три годика, другой пять. Эмма и Клара, как они без него?”

Пока он жалуется, убивать его рука не поднимается, и они ждут, терпеливо ждут, когда Михаил оставит своего камердинера, поднимется с колен. Хотя, спрашивается, зачем, если они с этим Джонсоном так любили друг друга, не положить одного на другого, и дело с концом. Может, Михаилу того и надо.

Наконец, убедившись, что Джонсон мертв, его не вернешь, князь Михаил поднимается. Они впятером стоят полукругом, и все готовы, но стрелять первому никому не охота: чего мараться, брать на себя лишнюю кровь? В общем они ждут, что и Михаила сделает Жужгов. Не только по Джонсону, они давно знают, что Жужгов легко стреляет в людей, а в классовых врагов даже с радостью. Жужгов понимает, что́ именно они думают, и в принципе ему нетрудно убить Михаила, он считает, что это будет и правильно и справедливо, потому что, какую бы бумагу ни подписывал глава Совнаркома Ленин, любому ясно, что Михаил из наиглавнейших классовых врагов, тут прав не Ленин, а Мясников; Михаил еще и очень опасен, если белым удастся его заполучить, Гражданская война затянется надолго.

То есть, убить Михаила правильно, тут вопросов нет, но неправильно другое. Почему на дело поехали впятером, а всю грязную работу должен делать он, Жужгов? Выходит не по-пролетарски, не по-товарищески. Главное, так не в первый раз. Короче, он хоть и не опускает свой револьвер, но и не стреляет, ждет, как бы говорит остальным, что один труп на нем, второй же они должны взять на себя. Кто из них выстрелит первым, Жужгову без разницы, пускай разбираются сами, но Мясников поручил Михаила всем пятерым, они на это согласились, можно сказать, добровольно вызвались, чего теперь из себя целок строить?

Между тем, пока они между собой переговариваются, ветер усилился и фонари буквально ходят ходуном. Круги света то чин чином следуют друг за другом, то вдруг сталкиваются между собой, и в возникшей мешанине огромные вековые ели сначала, словно примерные воспитанницы благородного пансиона, разом склоняются направо, туда же, направо ведут хоровод. Дальше всем скопом перекладываются и идут уже налево.

Когда же фонари, раскачиваясь, кругами света бьются друг о друга, эти самые ели в мгновение ока могут собраться в исполинский, упирающийся в небо чум, на самом горле перетянутый мохнатыми ветками, и без зазора, а то будто никакого чума нет и никогда не было. По лесу же недавно прошел смерч, с корнем повырывал из земли деревья, взгромоздив их друг на друга, устроил настоящий бурелом. Теперь здесь и пешему путнику не пробраться, что же до кареты с впряженными лошадьми, то надеяться нечего. И опять медленный кроткий хоровод.

Не то чтобы круги света так занимали красноармейцев, у них дело поважнее, но они признаю́т, что во всем этом есть и сила, и мощь, оттого, когда на поляну откуда-то из-за карет выскакивает ошалевший от света заяц и начинается суета, они недовольны. Чтобы вспугнуть зверька, загнать его обратно в лес, первый направляет на него револьвер Масленников. Расстреливает всю обойму, но без толку.

Заяц словно заговоренный. Будто гуттаперчевый или на батуте, он прыгает, скачет и даже не думает убегать. Может, круги света посреди летней ночи его и держат, никуда не выпускают, только иногда дают перепрыгнуть из одного в другой. Но, похоже, дело не в них, просто происходящее на поляне ему в радость и ликование.

В этих кругах света он скачет огромными прыжками, да и сам кажется исполином. У зайца всё неслыханно большое: голени, ляжки чуть не как у слона; будто пружина, они с несуразной мощью подбрасывают его вверх, и он, взмывая свечкой, теряется где-то между макушек елей. Под стать ляжкам и остальное; он топорщит метровой длины усы, издевательски щерит, скалит огромную до ушей пасть с двумя белыми и остро заточенными резцами.

То есть они начинают понимать, что он не просто по неразумию нарушает торжественность момента, мешает свершиться правосудию, как они думали, когда собирались его спугнуть, прогнать обратно в лес; теперь им ясно, что он откровенно над ними глумится, и, чтобы остановить святотатство, они всем скопом начинают палить – Сидоркин даже сразу из двух стволов, – перезаряжают и снова палят.