заочно, но бросила. Образование формально среднее, но Кенту не раз приходилось убеждаться, что знает Ася немало. Даже во многих специфических инженерных вопросах она ориентировалась довольно уверенно, и как-то на удивленный вопрос Кента, откуда она все это знает, Ася спокойно ответила:

— Я предпочитаю прочесть десяток книг, чем связать пару кофточек.

В первые же месяцы, убедившись в неоценимых достоинствах своей секретарши, Кент написал директору докладную с просьбой повысить ей зарплату. Тот несколько дней держал ее у себя, а потом как бы между делом сказал:

— Да, Иннокентий Дмитриевич, прочел я твою бумагу. Насчет Велеховой. Не стоит этого делать.

— Почему? — удивился Кент.

— Да ведь… неловко может получиться. Велехова не одна, не можем же мы всех секретарш перевести на инженерные ставки.

— А все этого наверняка и не заслуживают.

— Оно так, конечно, — неохотно согласился Федосеев. — О Велеховой мне и другие говорили, отличный работник, но… формально она всего лишь одна из многих, и эти многие воспримут ее повышение… не так, как нужно.

Федосеев явно недоговаривал, и Кент не сразу понял, что он имеет в виду, а поняв, насмешливо протянул:

— Вон что… Пойдет слушок, что она моя любовница?

— И это будет, — невозмутимо согласился Федосеев. — Она женщина молодая, привлекательная, да и ты не старик. Стоит ли из-за двадцатки рисковать? Она же все-таки мать семейства.

— Ну конечно, во всех анекдотах секретарши спят со своими начальниками…

— Иногда и такое бывает.

— И потому Велехова должна получать наравне с семнадцатилетними сикушками, — грубо сказал Кент, — зная и умея в десять раз больше, чем они? Знаете, Николай Федорович, если от меня уйдет инженер, я тут же на его место найду другого. А уйдет Велехова, вряд ли удастся подыскать ей равноценную замену.

— Она не уйдет.

— Ну и что из того? Девяносто рублей слишком мало за ту работу, которую она делает. А по совести говоря, и сто десять мало. Мы держим на инженерных ставках комендантов, экспедиторов и вообще черт знает кого…

— Да все я понимаю, милый мой, — перебил его Федосеев, — не о том речь… Да ты сам поговори с ней, вряд ли она и захочет такого повышения.

— С ней я говорить не буду. Велехова не из тех, кто может прямо сказать: «Прибавьте мне зарплату».

— В общем, так, — подытожил Федосеев, — я пока не отказываю, но настоятельно советую не делать этого. Подумай еще, потом решим окончательно.

— Хорошо, — буркнул Кент.

Ася в тот же день узнала об этом разговоре и прямо сказала ему:

— Я знаю о вашей докладной, Иннокентий Дмитриевич.

— От кого?

— От секретарши Николая Федоровича, естественно. Она сразу, как вы подали докладную, сказала мне о ней.

— А почему же вы только сегодня заговорили об этом? — Ася промолчала. — Потому что вам посоветовали, да?

— Да.

— Ну, и что же вы сами думаете на сей счет?

— Наверно, и в самом деле не стоит.

— Вы тоже считаете, что пойдут… всякие толки?

— Конечно, — уверенно сказала Ася. — Для этого нужно совсем немного. Гораздо меньше, чем повышение зарплаты.

— Да что же это, в самом деле, — не выдержал Кент, — неужели у вашего брата на уме только одно — кто с кем спит или может переспать?

Ася улыбнулась.

— У нашего брата, а точнее, у нашей сестры, на уме много всякого вздора. В том числе и этот.

— И вас это волнует?

— Лично меня не очень. Но я не одна.

— Значит, это может волновать вашего мужа?

— Возможно, — спокойно сказала Ася. — С такими ситуациями я еще не сталкивалась, так что ручаться не могу.

Кент помолчал и огорченно спросил:

— Так что, прикажете забрать докладную?

— Приказывать не могу, — серьезно сказала Ася, — а советовать…

— Ясно, — сказал Кент и действительно забрал докладную.

Эпизод с несостоявшимся повышением Аси оставил у него неприятный осадок. Причина, с которой всерьез считались Федосеев и Ася, казалась ему ничтожной, унизительной для человеческого достоинства. И все же им она казалась вполне естественной, хотя ему и в голову не пришла, когда он составлял докладную. Почему? Или его понятия о жизни так плохо «стыкуются» с реальной действительностью?

Мерный стук Асиной машинки все больше раздражал его, ему хотелось, чтобы она прекратила печатать и поговорила с ним — все равно о чем. Сигарету он выкурил только до половины и неумело погасил ее в пепельнице. Ася мельком взглянула на него и, вытаскивая листы из машинки, негромко спросила:

— Вы чем-то встревожены, Иннокентий Дмитриевич?

— Это вы потому так спросили, что я закурил? — усмехнулся Кент.

— Нет.

— Ничем я особенно не встревожен… Знаете, какое желание вдруг возникло у меня?

— Да?

— Прямо сейчас уехать с вами с работы… — он чуть помедлил, испытующе глядя на нее, но лицо Аси оставалось все таким же спокойным, — заглянуть к вам домой, забрать ваших ребят и отправиться за город, куда-нибудь на речку… Дикое желание, да?

— Почему же…

— Вам оно кажется естественным?

— Более или менее.

— А все-таки, «более или менее…»? А как бы восприняли это ваши дети?

— Танюшка наверняка завизжала бы от восторга…

— А сын?

— Не знаю, — призналась Ася.

— Ага, препятствие номер один… Пойдем дальше. Как все это пришлось бы объяснять изумленному мужу, не менее изумленному отделу?

— И Шанталь Федоровне, — вставила Ася.

— Ей-то как раз объяснять ничего не надо. По причине своей профессии она начисто лишена предрассудков.

— Будто бы? — усомнилась Ася.

— Ну, знаете ли… Позировать перед кинокамерой чуть ли не в чем мать родила… какие уж тут могут быть предрассудки?

Ася покачала головой:

— Это разные вещи.

— Да? А что, неплохая мысль, надо будет обдумать ее… Однако мы отвлеклись. Я еще не сказал самого главного: как объяснить это неосуществимое желание вам, несмотря на всю невозмутимость, с которой вы выслушали его?

— Мне объяснять не надо, — сказала Ася.

— Да? Ну, тогда объясните его мне самому, потому что возникло оно у меня совершенно неожиданно и неизвестно почему.

— У вас нет своих детей.

— Я догадывался, что вы скажете это. Может, и в самом деле поэтому… Хотя кое в чем определенно не соответствует истине. Ведь у меня есть сын.

— Сын? — удивилась Ася.

— Да, сын, ровесник вашей Тане. А вы не знали?

— Нет.

— Я вижусь с ним раз в месяц, он час гуляет со мной и очень вежливо отвечает на мои вопросы: «Да, папа… Нет, папа… Спасибо, папа… Не нужно, папа…» Даже машина не вызывает у него никаких эмоций, хотя он самый обыкновенный мальчишка. И когда я отпускаю его, уходит он с явным облегчением… Он вовсе не считает меня отцом, и ему очень неловко называть меня папой,