Фильм появился через год. Настоящего в нем было уже гораздо меньше, чем в повести. Бутафорские вьюги заносили бутафорские дома — на натурные съемки зимнего сезона не хватило, — почти натурально, но с придыханием в голосе выговаривали настоящие слова из повести второразрядные актеры.

Фильм, впрочем, имел успех. Сотни, с натяжкой и тысячи писем в адрес режиссера, актеров и в его, Сергея, собственный, аккредитованный на «Мосфильме» адрес.

На послепремьерном банкете сладкая узорная вязь ахтамбековских слов:

— От души надеюсь, что наше плодотворное сотрудничество будет продолжаться и мы сделаем еще не одну картину…

Месяца три бездеятельная суета телефонных звонков, многозначительных намеков, снисходительных просьб: «Подожди, старик, дай оглядеться…»

Потом уж Сергей узнал — Ахтамбекову зарубили обещанную, почти решенную картину, он оказался не у дел и повернулся лицом к Сергею:

— Давай, старик, думать. У тебя же богатейший материал, брат вундеркинд… Давай, а? Наука — это сейчас модно… Ну-ка, расскажи о своем брате.

Сергей рассказал, и Ахтамбеков разгорелся:

— Стари-ик! Вот что нам нужно! Давай, Серега, сочиним, только быстренько, идея люкс! Поезжай к своему брату, посмотри на его машины, поговори толком, порасспроси о коллегах — и давай писать!

И Сергей послушно поехал к Кенту в Долинск. Ахтамбеков перед отъездом наставлял его:

— Главное — спрашивай побольше. И все записывай. Анекдоты, словечки, терминологию — все, понимаешь? Потом разберемся, все пойдет в дело. Главное, чтобы антураж был без изъяна, зрителю все интересно, чего он не знает. Побольше свежатинки!

Сергея чуть покоробила прямолинейность Ахтамбекова — он еще не решался назвать ее цинизмом, — но поехал, решив: «Поговорю с Кентом, его друзьями, а там видно будет».

Кент поначалу довольно охотно отвечал на его вопросы, показал машины, познакомил с друзьями, но однажды, пристально глядя на него, спросил:

— Слушай, а зачем тебе все это нужно?

— Интересно, — сказал Сергей, заранее готовый к подобному вопросу.

— Интересно, говоришь? — Кент помолчал, все так же внимательно глядя на него. — И это все?

— Нет, — честно признался Сергей, — не все, Кеша. Хочу сделать сценарий об ученых.

— Сценарий? — озадаченно хмыкнул Кент. — Для фильма, что ли?

— Ну да.

Кент покрутил головой, — Сергей с детства знал этот жест, обозначавший недоумение, — и сказал:

— А я-то думаю: чего ты так стараешься?.. А почему именно об ученых?

— А почему нет? — отпарировал Сергей.

— А что ты об ученых знаешь?

— Ну, видишь ли… — в замешательстве сказал Сергей, — сами ученые о себе не пишут…

— Ну и что?

— Но ведь наука не ваше частное дело. Другие тоже хотят знать о ней.

— И ты берешься… рассказать другим?

— Не рассказать, а показать.

— Что показать?

— Вас, ученых, — с вызовом сказал Сергей. — Или ты считаешь, что это не нужно?

Кент озадаченно взглянул на него:

— Да как-то не думал об этом.

— А я думал. И не вижу, почему это не могу сделать я.

Кент с сомнением покачал головой:

— Чего ты ершишься, не понимаю… Делай, кто тебе не велит? Но ведь ты в науке, уж извини, ни в зуб ногой…

— А кто в зуб? — завелся Сергей. — Конечно, я не могу влезть в твою шкуру и показать, как ты мыслишь. А кто может? Но хоть приблизительно я смогу сделать это. Все-таки немножко и тебя знаю, и других ученых…

— Ну, разве что приблизительно…

Кент, похоже, сам не знал, как отнестись к комиссии Сергея. Но когда Сергей показал ему сценарий, Кент встал на дыбы.

— Не понимаю, Серега, зачем все это нужно. Тут же все… ерунда, фальшь.

— Что все? — огрызнулся Сергей.

— Да то, что ты понахватал. Ну кто этот Соловьев? Манекен какой-то. Что-то изрекает, вроде бы все и верно…

— Значит, все-таки верно? — ухватился Сергей.

— Ну, а толку-то что?

— Ты не понимаешь специфики кино, — авторитетно сказал Сергей. — Любой сценарий, если бы ты прочел его, показался бы тебе набором общих фраз. На экране все это будет выглядеть по-другому.

— А что по-другому? — наивно спросил Кент.

— Да все! Сценарий — это болванка, посох для актеров.

— Ну, не знаю… Может быть, — неохотно согласился Кент. — Я в вашем кино не разбираюсь.

Сценарий Сергей с Ахтамбековым написали, фильм поставили, и тут уж Кент, до сих пор молчавший, выдал все, что он об этом фильме думает.

Было это в тот вечер, когда Кент познакомился с Шанталь и привез их к себе в Долинск. Шанталь спала в соседней комнате, и Кент, видимо помня об этом, говорил негромко, сдержанно жестикулируя:

— Вы, киношники… что вы сделали? Что вы показали? Мумию! Чучело, одетое в модный костюм… Ты, кстати, модные костюмы на мне видел?

— А при чем здесь ты?

— А при том, что сколько бы ты ни открещивался от меня, сколько бы ни утверждал, что Соловьев не я, но образец-то с меня брал? Ну?

— Ну, с тебя, — неохотно признавался Сергей.

— И ты думаешь, что твой экранный образ льстит мне? Зачем тебе вообще это нужно было — показывать меня?

— А кого я должен был показывать?

— А никого! — рубил Кент. — Никого, понимаешь? Именно потому, что ты не понимаешь ни меня, ни вообще какого-то ученого! И не способен понять!

— Почему?

— А потому, что почему кончается на «у», — в сердцах говорил Кент. — Ставим вопрос по-другому: почему ты должен понять? Потому, что я, доктор наук, твой брат? Слабый аргумент, Серега… Не лезь ты не в свое дело. То, что я рассказывал тебе, познакомил со своими друзьями, ничего не значит, понимаешь?

— Да почему? — выходил из себя Сергей.

— А потому, что ты ничего не понял, — безжалостно бил Кент. — Рассказывал я тебе о Зайцеве — и ты только то усек, что он псих, сумасшедший, а то, что он один из самых выдающихся физиков-теоретиков, где-то за кадром осталось. Поговорил ты полчаса с Кайдановым, а в сценарии и фильме только то осталось, что у него жена красавица. Дубровина ты увидел — и всего несколько парадоксов в твоей памяти задержалось, а то, что Дубровин, помимо этих парадоксов, настоящий, стопроцентный ученый, только догадываться можно… Весь ваш фильм — это халтура, понимаешь? Хал-ту-ра, — по складам произнес Кент.

Тогда, в горячке спора, Сергей не согласился с братом.

А сейчас?

«Я люблю тебя, понимаешь? — говорила с экрана Шанталь. — И этим все сказано…»

Тогда ему казалось, что действительно все сказано… Экранная Наталья любила экранного Соловьева.

Фантом. Бледное подобие истинных страстей, испытанных им, Сергеем, в жизни.

Им, а не Кентом, не экранным Соловьевым.

Сергей не знал и не мог знать, как любил — или не любил — Кент.

И все-таки, взяв за основу образ брата, попытался показать на экране эту любовь, неизвестную ему,