Там, на Апраксине, мы с матерью жили в малонаселенной коммуналке с пожилой пролетарской парой. Супруги (особенно — супруга) были пьяницами и матерщинниками, вполне, впрочем, безобидными. Софья Фаддеевна отличалась, правда, словесной изобретательностью. Мужа своего — Бориса Ильича — она именовала «самый сраный Ильич на свете» (а дело происходило при Леониде Ильиче Брежневе) и последними словами упрекала в гомосексуализме, а когда он пробовал возражать:

«Сонь, они же в жопу… А я разве в жопу?», наносила завершающий удар: «А ты еще хуже!» Были они оба глуховаты и, хотя скандалили и предавались любви (что происходило с ними одновременно и постоянно) в основном у себя в комнате, крики разносились по всей квартире.

И вот однажды, вернувшись домой, я услышал из соседской комнаты спор на еврейскую тему. Первую скрипку играла, как всегда, Софья Фаддеевна, а спор шел про нас с матерью:

— Нет, Витька не еврей! Капли еврейской крови нет, что — не видишь? Мать — та жидовка стопроцентная…

Мать мою они при этом любили, меня — нет: Бориса Ильича я иногда, когда парочка особенно распоясывалась, поколачивал.

Мать же постоянно поднанимала Соню — помыть полы, постирать (домработницы у нас тогда не было) — и угощала историями из юридической практики. Но главное, конечно, не это: сын без капли еврейской крови у стопроцентной жидовки-матери — это, согласитесь, недурно. Но этот анекдотический подход на самом деле широчайше распространен: если «без гнева и пристрастия» выслушать генерала Макашова, то выяснится, что он говорит то же самое. «Я за евреев, но против жидов» — такое можно порой услышать и от самих евреев. А что такое жид? Еврей в те минуты, когда он забывает о своей еврейской особости, когда ведет себя так, словно она отсутствует напрочь.

Итак, евреи, остающиеся в России. Как быть им? Как быть с ними? Но, прежде всего, — кто они? Сколько их? Откуда они взялись? Кто из них считает себя евреем, кто нет? Кто гордится своим еврейством, а кто стыдливо и вынужденно в нем признается? Да и в каком смысле они евреи? В расовом? В этническом?

В религиозном? В культурно-историческом? В языковом? (Нет, этот вопрос отпал.) В силу родственных связей? Да и хотят ли они оставаться евреями (и если да, то в каком смысле), а если нет, то возможна ли их ассимиляция, бесследное растворение в общей массе? И если в общей массе, то в какой? В интернациональной постсоветской? В русской?.. Но кто такие сами русские — складывающаяся нация или вымирающая?.. И даже если ассимиляция возможна, то желательна ли она? Допустима ли? Или же следует задуматься над какими-то другими решениями — от «национально-пропорционального представительства» через апартеид и насильственную депортацию — вплоть до неудобопроизносимого «окончательного»?..

А если задуматься над этим — то кому? И если найдешь ответ (а ведь все ответы где вполголоса, а где и вслух как минимум упоминаются), то к кому — количественно, качественно, исторически — он будет применим и уместен, а кому окажется не впору? И кто возьмется или, вернее, обладая законным правом, возьмет на себя смелость и бремя ответить уже на этот, вытекающий из предыдущего, вопрос?..

И далее змея начинает жалить себя в хвост, вопросы идут по кругу, окрашенные то страхом, то гневом (причем и страх, и гнев испытывают одни и те же люди: страх + гнев = фобия; русофобия, юдофобия), любая попытка серьезного и непредвзятого разговора перерождается в обмен истерическими оскорблениями. И все — по новой. Чего стоит хотя бы гротескная история общества «Память», вожди которого в процессе дробления самого общества поочередно упрекали друг дружку в еврейском происхождении и в служении интересам мирового сионизма!

Сколько людей, столкнувшись с еврейским засильем, объективно существующим или субъективно воспринятым, становились оголтелыми юдофобами! Яркий пример — Михаил Булгаков. И, напротив, что-нибудь смолоду или сгоряча не то ляпнувшие — и за это поплатившиеся, — превращались, как, например, академик Лихачев, в завзятых юдофилов. Сколько раз бросали на чаши весов еврейские погромы и ужасы расказачивания — и сколько раз отправляли, самое меньшее, в ссылку самих же «весовщиков». Сколько русских писателей вступались за евреев в конкретной, но символической ситуации, преодолевая всегдашнюю неприязнь к ним (Лесков, Чехов), — и сколько, пренебрегая узами дружбы и признательности, обрушивали на них когда справедливые, а когда и вздорные обвинения (Блок, Розанов).

Однако попытка добиться симметрии (отчасти предпринятая в предыдущих строках) неизбежно срывается: юдофилы и юдофобы еще кое-как уравновешивают друг друга, но реакция самих евреев на обсуждение деликатной и мучительно трудной темы — реакция неизменно неадекватная — искажает картину и чаще всего приводит к прямо противоположному, по сравнению с чаемым, результату. При этом антисемитизм (юдофобия) трактуется не как частное проявление ксенофобии, но как кощунство, как своего рода святотатство (и это — вне всякой связи с прихотливой логикой Сергея Булгакова). А гитлеровский геноцид рассматривается современными евреями как индульгенция на все времена, включая грядущие, или даже как вексель, подлежащий вечному погашению всем остальным человечеством.

Здравое нравственное чувство интуитивно протестует против такого расклада. Здравое нравственное чутье самих евреев — в том числе. И все же существует некая национальная паранойя, заставляющая евреев безмерно преувеличивать и всячески раздувать мимолетную, уже миновавшую или вовсе мнимую опасность, самым пагубным для себя образом пренебрегая по временам опасностью подлинной. Сочетание маниакальной подозрительности и — применительно, в первую очередь, к самим себе — преступной беспечности. Можно даже сказать (в отсутствие научного определения того, кто такие евреи), что евреями следует называть людей, этой национальной паранойе подверженных.

И этот страх, эта паранойя, эта фобия мешают не только диалогу с людьми, к евреям ни малейшей любви (но при этом и ненависти) не испытывающими, — они затрудняют, а вернее, блокируют процесс самопознания, самоосознания и, наконец, самоприятия. И как ответная реакция провоцируют обсуждение «запретной темы» исключительно в жанре скандала. Тезис, согласно которому антисемитизм преступен по определению (тогда как по общечеловеческим меркам преступен только насильственный антисемитизм — преступен как любое проявление нелегитимированного насилия), сам по себе насильствен и агрессивен; он может быть оспорен как любое априорное утверждение. Что возвращает нас к уже обозначенному кругу неизбывных вопросов.

Итак, российские евреи. Русские евреи. Остающиеся в России евреи. Кто они? Сколько их? Откуда они взялись?

Начать нужно, наверное, с вопроса о численности. Он крайне труден. Какая бы то ни было статистика здесь отсутствует. Речь ведь не о «паспортной» национальности: бьют не по паспорту, а по морде. Внешность, фамилия, родственные связи, трудно уловимые и все же вполне определенные черты национального поведения выделяют этнических евреев, метисов и порой квартеронов (сильная кровь!); среди опознавательных признаков надо, несомненно, назвать и болезненную реакцию на саму постановку еврейского вопроса (о чем шла речь выше), зачастую присущую и людям нееврейского происхождения, но состоящим с евреем или еврейкой в браке, особенно при наличии общих детей. Одним словом, сколько людей подпали бы у нас под действие Нюрнбергских законов, если бы мы «дошли до жизни такой»?