Происходило такое, хотя и не столь наглядно, и в других сферах деятельности. Так складывался миф о еврее, который «один за всех тянет», — для еврея лестно-оскорбительный, для нееврея — и оскорбительный, и нелестный. А на это накладывались и еврейская «взаимовыручка слабых», и целеустремленность скорее традиционного, нежели генетического типа. Еврейская мечта о высшем образовании, заставляющая — в условиях определенной дискриминации — загодя идти на сверхусилия (отеческие внушения, помощь репетиторов, блат, взятки).

Есть забавный этнопсихологический анекдот о трех абитуриентах, провалившихся в столичные вузы, отбивших домой соответствующие телеграммы и получивших стихотворные родительские ответы. «Борис, не борись, смирись, вернись» — русскому. «Панас, езжай до нас, будешь свинопас» — украинцу или, допустим, белорусу. «Хаим, понимаем, собираем, высылаем» — понятно кому. Впрочем, и этнопсихология у нас табуирована, причем самими евреями. Тридцать с лишним лет назад вся страна читала в «Новом мире» статью Игоря Кона «Психология предрассудка», в которой — на примере, разумеется, американских негров — доказывалось, что никаких национальных стереотипов поведения (никакого коллективного бессознательного — утрем нос «гою» Юнгу!) не существует. Эзопов язык был в расцвете — и все понимали, о каких неграх ведет речь будущий академик.

А вот другому будущему академику — А. В. Лаврову — мать (вполне интеллигентная женщина, зав. поликлиникой) сметала со стола студенческие конспекты, глубоко презирая сына за интерес к никому не нужной филологической науке. В еврейских семьях такое было немыслимо: там знали, что способности — любые способности — необходимо всячески поощрять, интерес — всякий интерес — не только приветствовать, но и проявленному сыном интересу «соответствовать».

Важнее, однако, другое. Меры, принимавшиеся евреями для поступления в вуз, сами по себе в условиях дискриминации оправданные, отличались избыточностью, что приводило к перекосу уже в другую сторону. По принципу сверхкомпенсации. А ведь помимо дискриминации как таковой существовал и раздутый миф о дискриминации. Именно он, а не реальное ущемление прав, заставил евреев в условиях несколько усилившегося государственного антисемитизма (как ответной и крайне глупой реакции на Шестидневную войну 1967 года) в массовом порядке задуматься об эмиграции. Подогревала ситуацию, конечно, и сама мысль о блистательной победе израильтян, наложившаяся на бытовые — и фактически неверные — представления о трусости евреев, проявившейся якобы в годы Великой Отечественной. И конечно — мечта о свободном мире. Где все вкалывают, а я буду делать гешефты… Почему я?.. Потому что я самый умный, вот только здесь не развернешься — во-первых, социализм, а во-вторых, антисемиты зажимают… И хотя после Шестидневной войны вспышки народного антисемитизма не произошло, а тогдашний негласный сигнал «евреев на работу не брать, но с работы не увольнять» оказался даже в неприятном своем аспекте преодолимым и, соответственно, не страшным, иронически переосмысленное гагаринское «Поехали!» овладело умами, а после неудачного угона самолета в 1970 году и процессов как над угонщиками, так и над их «вдохновителями» — настаивавшими на мирной эмиграции (и, по-моему, сдавшими «угонщиков» органам заранее) «сионистами» и широкой международной кампании, развернувшейся в поддержку права советских евреев на эмиграцию, мысль об отъезде для многих обернулась явью. Что привело к созданию качественно новой ситуации.

И ко множеству анекдотических историй, вошедших в еврейский фольклор. Тут тебе и рояль, который вывозит еврей-теневик и который на таможне разбирают на струнки и педальки, тогда как раритетную почтовую марку, в которую вложено все состояние, еврей держит в презервативе за щекой. И обмен башмаками — с той же целью, описанный Михаилом Веллером. И такая (не знаю, подлинная или нет) процедура, изложенная Эдуардом Тополем: ты скупаешь доллары у валютчиков, но тебя не «берут» — ждут, когда ты повезешь их через границу. А ты — кружными путями выписываешь из Швейцарии двух адвокатов и в их присутствии сжигаешь сотенные (предварительно переписав их номера) — и на Западе тебе полностью компенсируют уничтоженное.

А вот еще одна история — малоизвестная, зато подлинная. Мой вечный враг Ю. Б. Корнеев в бытность секретарем парторганизации питерского Союза писателей притравил поэта и переводчика Василия Бетаки. Задав ему, в частности, на одном из писательских судилищ провокационный вопрос: «А правда, Вася, что вы собрались в Израиль?» — «Это неправда, это клевета!» — возопил Бетаки, но дело было сделано: книгу стихов Бетаки выкинули из планов, переводы внезапно «разонравились» и здесь, и там — и в результате он действительно решился на эмиграцию.

Решился-то решился, но по тогдашним правилам следовало полностью — до совершеннолетия ребенка — выплатить алименты бывшей жене и вернуть государству должок за высшее образование. Бывшую жену Василий — человек вечно нищий, но темпераментный (грек же!) — уговорил, угрожая самоубийством прямо под окнами, от алиментов отказаться; государство оказалось не столь податливо.

Евреев, которым также надо было платить за образование, финансировал Сохнут, то есть финансировали другие (богатые) евреи под гарантии Сохнута. Но и сами гарантировали Сохнуту, что очередной отъезжающий не намылится из Вены куда-нибудь в противоположную от Земли Обетованной сторону. К богатым евреям бросился и Бетаки. Они заартачились. «Ты, Вася, в Израиль не поедешь ни за что». — «Да нет, мамой клянусь, только в Израиль, непременно в Израиль…» Деньги они ему в конце концов дали, а Вася собрал пресс-конференцию в венском аэропорту, на которой объяснил, что на свете есть два фашистских государства — СССР и Израиль, — из одного он чудом вырвался, а в другое не поедет и под дулом автомата…

И действительно — поехал в Париж, где даже, получив небольшое наследство, основал издательство.

Выпустил четыре сборника стихов — свой, своей жены Виолетты Иверни, Анны Ахматовой и почему-то (разве что ради рифмы) Елены Игнатовой, после чего прогорел и пошел работать на радио «Свобода», откуда его выгнали по требованию М. С. Горбачева, поставившего одним из непременных условий отмены глушения на всей территории СССР выведение за штат «Свободы» всех известных писателей-эмигрантов. Вася известным писателем не был, но попал под горячую руку, что для него, разумеется, большая честь.

А моя мать оказала в связи с предстоящим отъездом юридическую помощь одному своему приятелю, вознамерившемуся обзавестись справкой о том, что его родители пали жертвой гитлеровского геноцида. Такая справка гарантировала в Израиле немалые льготы… Но, увы, советские учреждения, а затем и советский суд рассудили по-другому: в справке было отказано, потому что «никто не видел, как родителей истца расстреливали. Видели только, как они шли в колонне евреев, которую гнали в лес на расстрел немцы и полицаи».

О своих друзьях из компании «жидов» и об истории, приключившейся с одним из них — Эликом Явором, — я рассказал в другой главе. Здесь же поведаю о бывшем муже Маши Эткинд (идейном вдохновителе всей компании), отправившемся вместе с отцом-адвокатом («Трусливый он был адвокат», — говорила о нем моя мать; на суде над «самолетчиками» он оказался среди тех, кто принял версию обвинения) почему-то не в Израиль, а в Канаду, и оказавшемся едва ли не первым советским евреем, прибывшим то ли в Канаду, то ли в крупный город (кажется, Монреаль), в котором все и произошло. По такому случаю местная еврейская община устроила обед и собрала в пользу вновь прибывших нешуточную сумму. Когда сумма (несколько тысяч долларов) была оглашена, Сергей обратился к раввину: «А принимает ли (допустим) монреальская синагога добровольные пожертвования?» Монреальская синагога добровольные пожертвования, разумеется, принимала. Свежеиспеченный иммигрант пожертвовал ей все собранные ему и его отцу деньги. На другой день он работал личным секретарем у еврея-мультимиллионера (участвовавшего накануне в обеде), а через месяц женился на его дочери. Такая вот история успеха…