Вопрос о численности, о реальном количестве проживающих в России евреев, актуален, в частности, и потому, что юдофобы, рассуждая о еврейском засилье, оперируют мифическими цифрами. С одной стороны, называют примерно полпроцента «паспортных» евреев; с другой, рассуждая о числе евреев в литературе или, скажем, на телевидении, прибегают к Нюрнбергским законам, обильно подкрепляя их собственными домыслами, порой самого вздорного свойства. Особенно велик бывает соблазн включить в число «замаскированных евреев» всех выраженных юдофилов. Так возникает двойной стандарт — один из бесчисленных примеров применения двойного стандарта в еврейском вопросе.

Процесс слияния и смешения наций, пошедший после 1917 года и — в значительной мере искусственно — приостановленный лишь в самые последние годы, после распада СССР и отчасти — в его предвидении, процесс этот успел зайти достаточно далеко. По оценке автора этих строк, нашедшей настороженное понимание у ряда демографов (и косвенно подтвержденной аналитическими наработками, сделанными в свое время по закрытому заказу первого секретаря Ленинградского обкома КПСС завзятого юдофоба Романова), под действие Нюрнбергских законов в сегодняшней стопятидесятимиллионной России подпало бы от десяти до пятнадцати миллионов человек. То есть каждый десятый или каждый пятнадцатый. Для сравнения: в восьмидесятимиллионной (после аншлюса) Германии 1939 года таких людей оказалось триста тысяч, то есть каждый двухсотсемидесятый. Страшная цифра Холокоста — шесть миллионов уничтоженных евреев — возникла, главным образом, в результате истребления евреев в завоеванных Германией странах, а также на оккупированной части территории СССР.

Из этих — пусть и приблизительных — числовых выкладок можно сделать два вывода. Во-первых, «окончательное решение», насильственная депортация и прочие «прелести», грезящиеся пусть крайне немногочисленным национал-радикалам, неосуществимы хотя бы практически. Как сказал граф Витте, возражая государю Александру III, обвинившему его в юдофилии: если бы ваше величество могло собрать всех евреев, усадить их на один корабль и взорвать его в Черном море, то я был бы всецело за, но поскольку это неосуществимо, то я стою за предоставление им полного полноправия…

И, во-вторых, народ (или социальная группа; есть и такое определение еврейства) столь многочисленный может, осознав свою количественную силу, избавиться от комплекса национальной неполноценности (сплошь и рядом перерастающего в комплекс национальной сверхполноценности — но это вопрос отдельный), что, по идее, должно бы свести на нет так задевающую и раздражающую остальные народы «национальную взаимовыручку слабых, присущую малочисленным народам, в том числе и осознающим себя в качестве такового евреям. Выводы (оба) — чисто умозрительные и гипотетические, но сделать их все равно нужно.

Здесь надо подчеркнуть, что вопроса о еврейском преобладании в определенных сферах интеллектуальной, культурной, а теперь уже и деловой деятельности подобные подсчеты не отменяют. Как и вопроса о возможной нейтрализации такого преобладания при всей его исходной (но, увы, только исходной) невинности:

1969

Года три назад я рецензировал антологию стихов и прозы питерских евреев, изданную на израильские деньги (но на русском языке) в нашем городе. В концептуальном предисловии значилось: «Здесь представлено творчество людей, в той или иной степени считающих себя евреями…» «В той или иной степени считают себя евреями процентов девяносто питерских писателей, — отметил я в рецензии. — Ну ладно, восемьдесят».

Как раз в те дни забежала ко мне двадцатилетняя прехорошенькая шотландка (этакая муза «Сонетов к Марии Стюарт») и после долгого разговора о питерской поэзии, которою почему-то поручил ей заниматься ее долбаный дон не то в Эдинбурге, не то в Глазго, очаровательно раскрасневшись, спросила:

— Виктор Леонидович, а почему все петербургские поэты — евреи?

А ведь и действительно — почему?

Вопрос о происхождении российских евреев… Вынесем за скобки «хазарскую гипотезу», как по большому счету не имеющую отношения к делу. Идет ли речь о семитах или об «ожидовленных тюрках», наверное, не имеет значения. Даже с точки зрения человека верующего: кто сказал, будто «богоизбранничество» наследуется не через дух, а через кровь? И что «роды» и «колена» не носят чисто метафорического характера? Российские евреи «достались» России при разделе Польши и оказались в черте оседлости: вот все, что нужно знать в рамках данного разговора.

Если бы наш гипотетический марсианин раскрутил свой волшебный глобус на сто лет назад, он обнаружил бы массовое скопление евреев лишь на одной территории, правда, весьма обширной, — в черте оседлости. Несколько миллионов евреев, живущие на одной территории, говорящие на одном языке (идиш), придерживающиеся одной религии в двух ее разновидностях (традиционный иудаизм и хасидизм), обладающие единым самоуправлением (раввинат) и системой образования, передающие от отца к сыну наследственные профессии и ремесла (раввин, учитель, торговец, ростовщик, резчик, портной, мельник, музыкант и так далее), строго соблюдающие национально-религиозную «чистоту рядов», — никогда и нигде со времен разрушения второго Храма евреи не обладали такой, выражаясь современным языком, национально-культурной автономией, никогда и нигде так близко не подходили к национальной целостности — на правах не «особого» или «избранного», но рядового народа. Разумеется, притесняемого, но притесняли в XIX веке (и в первых двух третях XX-го) не одних только евреев.

По сравнению с положением дел в черте оседлости сегодняшний статус израильских евреев (притом, что Израиль обладает всеми атрибутами государственности и государственной независимости) представляется значительно менее органичным хотя бы в силу языковой, культурной и отчасти расовой розни. Другими словами, предпосылки для создания еврейского государства (или еврейской автономии) в черте оседлости сто лет назад были куда более благоприятными, чем в нынешней Палестине.

Правда, создать такое государство можно было бы только путем вооруженного восстания. Что, с известными поправками, и имело место, хотя сам этот факт с трудом поддается осознанию.

Решающие события разыгрались, разумеется, в 1917 году. В изнуренной и обескровленной годами войны империи вспыхнули одновременно две революции: социальная и антиимпериалистическая. Конечно, Россия не была, в отличие от главных союзников по Антанте, колониальной империей, но сепаратистский элемент был крайне силен, прежде всего, в Польше, в Финляндии, на Украине, в Закавказье и в Средней Азии. Во всех этих регионах свержение самодержавия воспринималось главным образом как обретение государственной независимости. В ходе гражданской войны и белым, и красным (а красным — и долгие годы по ее окончании), воюя друг с другом, приходилось одновременно сражаться с национал-сепаратистами.