того как бездну времени провозился в новом саду, выдирая сорняки, рассаживая клематис и колдуя с горшками, дабы создать «правильную перспективу», а теще хватило одного взгляда, чтобы решить: тут определенно не хватает гнома.

Я осторожно отлепляла скотч, поскольку мама уже нацелилась сграбастать и припрятать красивую бумагу с узором из маков, чтобы потом использовать ее еще раз.

В коробочке лежала старинная серебряная подвеска с сапфиром.

– Потрясающе, Анна! Большое спасибо.

Свекровь улыбнулась.

– Это подвеска моей матери. Она очень печалилась, что у нее нет внучки, и была бы рада подарить украшение тебе.

У меня навернулись слезы, и я крепко, по-паркеровски, обняла свекровь. Она не ответила на объятие, скорее просто стерпела, но сам факт, что я осмелилась примять ее шарф и не получила гневной отповеди, был огромным шагом вперед по сравнению с тем, как меня впервые встретили в семье Фаринелли.

И тут с тактом, типичным для тринадцатилетнего мальчишки, в разговор встрял Сэм, которому, конечно же, не было дела до широкого жеста Анны «ты принята в нашу семью»:

– Ну что, уже пора нести торт?

В парнишке безостановочно работал вечный двигатель, который нуждался в регулярной заправке топливом. Но хотя бы одной благой цели его безалаберный папашка послужил: Сэм уже на добрых несколько дюймов перерос нас с мамой и явно унаследовал отцовское стройное телосложение.

Не встретив возражений по поводу торта, сын опрометью кинулся вверх по ступенькам к нашему коттеджу. В знак уважения к моему дню рождения Анна лишь тихонько цокнула языком, но этот красноречивый звук был все же слышен. Я так и не научилась соблюдать гастрономические правила Фаринелли: не чистила яблоки, запивала ужин большой кружкой кофе с молоком и не отказывала себе в удовольствии подобрать соус кусочком хлеба. И мне было решительно наплевать, что дети схомячат праздничный торт до того, как подоспеет барбекю. Сосиски, гамбургеры, шоколадный торт – все сметалось с одинаковой скоростью, невзирая на попранные манеры.

Я смотрела, как убегает Сэм, и поглядывала на улыбающегося Нико, который явно пребывал в мире со всем миром. Последнее время он уже не выглядел таким напряженным и перестал опасаться дурных вестей или проблем, требующих срочного решения.

Муж наклонился и, сжав мне руку, прошептал:

– Давай стариться вместе, ведь лучшее еще впереди.

Меня не привлекали романтические лозунги в духе магнитиков на холодильник, но с тех пор, как мы переехали в дом, который выбрали вместе, я наконец перестала бояться, что муж затоскует по более стройной, красивой и умной первой жене, которая с любой работой справлялась лучше меня. Когда я только предложила свой план на праздничный вечер, Нико от удивления надул щеки.

– Ну и ну! Твой день рождения явно станет незабываемым.

– Думаешь, я сумасшедшая?

Он рассмеялся, поцеловал меня в нос и ответил:

– Нет. Я думаю, что ты добрая и смелая. – Он помолчал. – Правда, иногда чересчур оптимистичная. Что тоже является частью твоего чудесного обаяния.

Теперь пути назад не было. Несмотря на уверенность, что все будет хорошо, я дергалась, пересчитывая салфетки и подравнивая вилки, словно это могло повлиять на результат.

После того как ее идеальный сын оказался полным дерьмом, Анна смягчилась по отношению ко всем нам, но отнюдь не забыла собственные убеждения. Когда Сэм притащил огромное, залитое шоколадом сооружение, которое они состряпали вместе с мамой, свекровь всплеснула руками:

– Боже мой. Ты собираешься есть это перед обедом?

Мама встала зажечь свечи. Она вела себя так, словно Анна была крохотным жучком, еле слышно жужжащим в углу комнаты, тогда как я заняла позицию: «Это мой день рождения, поэтому будем есть в том порядке, в каком я захочу».

Я толкнула Нико:

– А Франческа где?

Муж поднялся, но я его остановила:

– Сама схожу. Просто подождите пока со свечками. Вдруг она захочет присоединиться.

Когда мы переехали в коттедж «Манипенни» – или, как Сэм его назвал, «Любовное гнездышко Джеймса Бонда», – счастливое новое начало подальше от тягот Сиена-авеню, которое мы с Нико себе намечтали, оказалось не настолько триумфальным, как мы надеялись. Франческа замкнулась в себе и держалась с угрюмостью гостьи, которая уже надоела хозяевам, а идти ей некуда. На стенах ее спальни не осталось ни одного из прежних плакатов, а тотальный хаос – грязные тарелки, кучи чистой одежды вперемешку с надеванной, пятна косметики на ковре, сводившие меня с ума в прежнем доме, – уступил место клинически чистой, но безликой спальне, хоть мы то и дело предлагали свозить девочку в магазин за новой лампой, пуховым одеялом или ковриком.

С другой стороны, падчерица перестала мне откровенно грубить. На редкость приятно без затей кинуть в спагетти бульонный кубик, когда над ухом не зудят, что Кейтлин готовила чудесную подливу из мясного сока и муки. И о долбаной шкатулке речь больше не заходила. На самом деле Франческу так взбесил роман матери с Массимо, что девочка вообще не упоминала Кейтлин.

Нико пытался говорить с дочерью, но она либо игнорировала его, либо отбривала так, что он несколько дней ходил как в воду опущенный. «Это всё из-за тебя! – кричала она. – Ты допустил! Позволил ей! Как ты мог не заметить, что она трахалась с дядей Массимо? Или тебе было все равно? Она, наверное, давным-давно бросила бы тебя, не будь меня. Пари держу, мать жалела, что я появилась на свет, потому что иначе она могла бы уйти к дяде Массимо».

Поначалу у меня даже хватало подлости по-детски радоваться, что Кейтлин перестала быть верхом совершенства.

Но когда я выудила из мусорной корзины на кухне все фотографии Кейтлин, сделанные Франческой, мой внутренний взрослый опомнился. И даже начал кое-чего опасаться. Ведь если девочка будет считать роман Кейтлин с дядей доказательством материнской нелюбви, это может в итоге толкнуть ее в сомнительную компанию неподходящих мужчин, алкоголя и запрещенных веществ.

Я стала подниматься по дубовой лестнице. И вдруг испугалась, расслышав собственные шаги в шлепанцах по деревянным ступеням: с площадки не гремела музыка, как обычно. Сердце у меня подпрыгнуло: уж слишком тихо. Несколько месяцев никто из нас, кроме Сэма, толком-то и не общался с Франческой. Меня охватило жуткое предчувствие, в голове замелькали кошмарные заголовки о подростковых самоубийствах, в горле уже начал рождаться крик. Я без стука ворвалась в спальню, шаря глазами по комнате. И чуть не рухнула на пол от облегчения, обнаружив, что Франческа сидит на дальней стороне кровати спиной ко мне и рассматривает фотографии Кейтлин, которые я вытащила из мусорного ведра и положила в конверте на ее туалетный столик.

– Франческа! – По тому, как девочка испуганно обернулась, я поняла, что