или возлюбленным. Отец словно раненый птенчик прижимался к дедушкиной груди, слушая, как бьется его сердце, то быстрее, то медленнее, словно ритмичная музыка. Обласканный теплым южным ветерком, отец сладко заснул. Он видел во сне какую-то женщину, которая была похожа одновременно и на бабушку, и на Красу и горячими пальцами теребила его перчик, весь в шрамах, отчего вдоль позвоночника прокатилась дрожь, подобная внезапному грому… Отец резко проснулся в полном расстройстве. Из полей доносились стоны раненых. Он вспомнил детали сна, удивился и испугался, но не решился рассказывать дедушке, а тихонько сел и из-под навеса глядел на узкую полоску Млечного Пути, а потом внезапно подумал: ведь мне скоро шестнадцать!

Когда рассвело, солдаты из отряда Лэна разобрали несколько навесов, раздобыли несколько больших мотков веревки и связали пленных по пять человек, а потом привязали к ивам, где вчера еще паслись кони «Железного братства». Мелконогого Цзяна, дедушку и отца связали вместе и отвели к самому крайнему дереву: отец шел впереди, за ним дедушка и самым последним Мелконогий Цзян. Под ногами отца булькала жидкая грязь – земля пропиталась лошадиной мочой, там-сям попадались кучи конского навоза. Эти кучи растоптали человеческие ноги, и в них поблескивали покрытый густой слизью жмых и гаоляновые зернышки. Лекаря и его мула уже объели до окровавленного скелета, а под одиноким деревом в излучине возвышалась могила Большезубого Юя. Тот лотос все еще был на месте, вода поднялась, и цветы тянулись вверх, а на поверхности воды плавали свежие лотосовые листья величиной с ладонь. Излучину затянула желтоватая ряска, в которой жабы прокладывали дорожки зеленой воды, но ряска быстро смыкалась. Проходя мимо земляного вала, отец увидел, что в поле сохранились следы вчерашнего побоища. Остатки похоронной процессии лежали на дороге словно огромный расчлененный удав. Десяток солдат из отряда Лэна топорами и штыками разрубали трупы коней. В прозрачном воздухе висел темно-красный запах крови.

Он услышал, как командир Цзян протяжно вздохнул, и с ненавистью обернулся. Обернулся и дедушка. Отец увидел, как дедушка и Мелконогий Цзян уставились друг на друга, на их лицах застыло скорбное выражение, под уставшими веками глаза утратили блеск. Рана на дедушкином плече загноилась, от нее исходил запах тухлятины, который привлекал красноголовых зеленых мух, облепивших останки мертвого мула и труп его хозяина. Повязка на ноге Мелконогого Цзяна сползла и теперь болталась на щиколотке, словно кишка, а из раны, нанесенной дедушкой, все еще сочилась кровь.

Взгляды дедушки и Мелконогого Цзяна встретились, оба приоткрыли рты, словно хотели что-то сказать, да так и не сказали. Отец тоже вздохнул и отвернулся. Перед его взором простиралась черная равнина, окутанная белесым туманом. Над равниной громко рыдали души невинно убиенных, от их голосов у отца стучало в ушах, перед глазами все плыло. Он видел, как солдаты из отряда Лэна переносят на берег куски пропитавшегося кровью конского мяса, а над их головами на дерево взлетает ворон, держа в клюве конские кишки.

К деревьям в излучине привязали более восьмидесяти бойцов из отряда Цзяна и членов «Железного братства», последних было около двадцати, и их распределили среди солдат Цзяогаоской части. Отец увидел, что один из членов братства, мужчина лет пятидесяти, громко рыдает. У него на скуле зияла большая дыра, возможно, пробитая осколком гранаты, и слезы затекали в нее. Стоявший рядом солдат Цзяогаоской части толкнул его плечом и успокоил:

– Не реви, названый зять! В один прекрасный день мы еще поквитаемся с Чжан Чжуси!

Немолодой боец из «Железного братства» наклонил голову набок, вытер грязное лицо, шмыгнул носом:

– Да я не сестру твою оплакиваю. Она все равно уже померла, плачь не плачь – не оживет. Я нас оплакиваю. Мы же с тобой из соседних деревень, то и дело сталкивались, не родичи, конечно, но близкие друзья. Как мы до такого докатились? Я оплакиваю твоего племянника, моего сына, ему всего восемнадцать, пришел за мной в «Железное братство», всем сердцем хотел отомстить за твою старшую сестру, но и отомстить не отомстил, так еще и погубили вы его. Вы его проткнули штыком, он перед вами встал на колени, я своими глазами видел, а вы его все равно убили! Бездушные вы ублюдки! Неужели вас дома сыновья не ждут?!

Слезы в его глазах высохли от гнева, лицо приобрело хищный оскал. Он запрокинул голову и зарычал на оборванных солдат Цзяогаоской части, руки которых были скручены за спиной пеньковой веревкой:

– Скоты! Раз вы такие сильные, так и били бы япошек! Били бы желтомордых! Нас-то зачем трогать? Предатели! Вы как Чжан Банчан[125], у которого тайные связи за границей…

– Не сердись, зять, – увещевал его названый шурин, служивший в Цзяогаоской части.

– Кто тебе тут зять?! Когда ты в племянника гранату бросал, разве помнил, что у тебя зять есть? Или вы, коммунисты из Восьмой армии, из щелки между камнями выскочили? Нет, что ли, у вас жен и детей? – Рана на лице пожилого бойца разошлась от гнева еще сильнее, и из нее сочилась черная кровь.

– Старина, у тебя справедливость-то какая-то однобокая. Если бы ваши люди из «Железного братства» не похитили нашего командира и не выманили у нас шантажом сотню винтовок, то мы бы вас не трогали, мы же на вас напали, только чтобы вернуть оружие для борьбы с японцами, а вернули бы, так отправились бы на антияпонский фронт и били там япошек в первых рядах, – так, потеряв терпение, возражал один из командиров Цзяогаоской части.

Тут отец тоже не выдержал и хриплым голосом, который в ту пору только-только начал ломаться, сказал:

– Это вы у нас украли спрятанные в колодце винтовки, а еще прихватили сушившиеся на стене собачьи шкуры. Только после этого мы заложника взяли!

Отец смачно харкнул, целясь в рожу этого командира Восьмой армии, но плевок прилетел прямо в лоб высокого и чуть сгорбленного бойца из «Железного братства». Тот от отвращения сморщился, вытянул шею, прижался лицом к ивовой коре и начал тереться об дерево. Тер до такой степени, что лоб позеленел, но все равно плевок не оттер. Рассвирепев, он повернулся к отцу:

– Доугуань, твою мать!

И хотя руки у пленных от веревок затекли и распухли и никто из них не знал, что их ждет впереди, пленники рассмеялись.

Дедушка с горечью сказал:

– К чему споры? Все мы горе-вояки разбитых войск.

И в тот же момент он ощутил, как кто-то резко дернул его за раненую руку. Он обернулся и увидел, что Мелконогий Цзян, словно столбик пепла ароматической палочки, повалился на бок. Раненая нога распухла так, что стала похожа на гнилой арбуз, и из нее сочилась какая-то кашица, не то гной, не то кровь.

Его бойцы бросились к нему, однако веревки потянули их обратно, и им оставалось лишь беспомощно смотреть на своего командира, лежащего без сознания.

Солнце вынырнуло из моря тумана, посылая во все стороны золотистые лучи, чтобы весь мир окутали ласка и тепло. Кашевары из отряда Лэна на тех самых очагах, которыми вчера еще пользовалось «Железной братство», варили гаоляновую кашу. Каша булькала, загустевала, по ее поверхности шли пузыри размером с кулак, напоминавшие плавательные пузыри рыб. Они лопались в солнечном свете. Теперь к запаху крови и трупному запаху примешивался еще и аромат гаоляновой каши. Четверо солдат Лэна на двух створках двери, как на носилках, принесли к излучине большие куски конины и целые конские ноги. Они сочувственно мерили взглядами привязанных к ивам пленных, а те смотрели на лишившегося чувств Мелконогого Цзяна, так и лежавшего на земле, и на часового, который медленно расхаживал по земляному валу, волоча за собой винтовку. От штыка винтовки шли извилистые дорожки света, напоминавшие серебряных змеек. Были и такие, кто глядел на легкую розовую дымку над рекой, колеблемую ветром. Отец же наблюдал за четырьмя солдатами, притащившими конину к излучине.

Они опустили створки дверей на землю у самой воды, те тут же покосились, и с них потекла кровавая вода, тонкие кровавые ручейки беспокойно сбегали прямо в излучину, капая на желтоватую ряску. Несколько листочков ряски перевернулись,