Но если действительно полагаться на эту модель для определения природы и функций исламского государства, то ее следовало бы охарактеризовать как националистическое проявление уммы. По своей сути исламское государство – это такое государство, в котором определение ценностей, норм поведения и формирование законов находятся под влиянием нравов и ценностей населения мусульманского большинства. В то же время защищены права религиозных меньшинств, как было в Медине. Точно так же, как откровение было продиктовано потребностями уммы, так и все юридические и моральные решения будут определяться гражданами исламского государства. Развивая мудрое высказывание Абу Бакра о преемниках Пророка, можно сказать, что преданность мусульман принадлежит не президенту, премьер-министру, священнослужителю, царю или какой-либо другой земной власти, а умме и Богу. Пока эти критерии, которые Пророк установил в Медине около четырнадцати веков назад и за которые праведные халифы боролись по-своему, сохраняются, вопрос о форме исламского государства неуместен.

Итак, почему же тогда не демократия?

Представительная демократия может быть самым успешным общественно-политическим экспериментом в современном мире. Но это непрерывно развивающийся эксперимент. В наши дни наметилась тенденция рассматривать американскую демократию как образец для всех демократий мира, и в некотором смысле это верно. Семена демократии, возможно, были посеяны в Древней Греции, но прорастали и расцветали они именно на американской почве, полностью реализовывая свой потенциал. Вместе с тем именно по этой причине только в Америке возможна американская демократия; она не может быть отделена от американских традиций и ценностей.

Это основополагающий факт, который был полностью проигнорирован при постановке президентом Джорджем У. Бушем на повестку дня идеи о «продвижении демократии», которая, по его словам, должна была стать основой при выстраивании отношений между Соединенными Штатами и Ближним Востоком. Буша высмеяли как дома, так и за рубежом за его стремление распространить демократию на Ближнем Востоке; критики утверждали, что это было не что иное, как предлог для ведения бесконечной войны в регионе. Для народов Ближнего Востока, конечно же, не прошел незамеченным тот факт, что многие национальные диктаторы в их странах – в Египте, Иордании, Саудовской Аравии и Марокко – также оказались ближайшими союзниками Америки. Все эти диктаторы десятилетиями убеждали Соединенные Штаты, что даже малейшее ослабление их режимов приведет к немедленному захвату власти радикальными исламистами. Такой аргумент Организация Объединенных Наций окрестила «законностью шантажа». В любом случае приверженность Буша его напыщенным разговорам о демократии была сразу же расценена как неискренность и лицемерие, как только выборы в Ливане, Египте и Палестине пошли не так, как на то надеялись Соединенные Штаты, и проведение политики по продвижению демократии было остановлено.

Тем не менее в спорах об истинных намерениях Америки на Ближнем Востоке не был учтен тот факт, что большинство людей во всех странах, где преобладает мусульманское население, в ходе проведенных социальных опросов заявили, что хотели бы, чтобы их страны продвигались к большей демократии. Волна демократического рвения, которая прошла по всему Ближнему Востоку, создала новое чувство надежды для множества людей, которые провели жизнь в автократических обществах, но теперь с нетерпением ожидают возможности высказаться, пусть ограниченно, о собственных политических судьбах. Зеленое движение в Иране зажгло фитиль, используя новые социальные медиатехнологии, такие как Twitter, Facebook и YouTube, чтобы нарушить монополию правительства на средства массовой информации и продемонстрировать миру свое стремление к свободе. Искра, вспыхнувшая в Иране, быстро воспламенила регион. В Тунисе молодые протестующие, пресыщенные ограничениями на участие в политической жизни страны и недостатком экономических возможностей, использовали те же инструменты социальных сетей, чтобы вывести людей на улицы и заставить длительно правящего диктатора бежать из страны. Затем пожары свободы распространились на Алжир, Йемен и, что, возможно, самое неожиданное, на Египет, где десятки тысяч представителей молодежи наводнили улицы Каира, Суэца и Гизы, требуя положить конец тридцатилетнему правлению Хосни Мубарака, диктатора, который использовал около шестидесяти миллиардов долларов из фондов США на создание одного из самых жестоких и наиболее репрессивных режимов на Ближнем Востоке. И огонь по-прежнему горит, угрожая другим диктатурам в регионе: Марокко, Иордании, Саудовской Аравии, Ливии – ни одна из этих стран более не обладает иммунитетом перед простым представлением о том, что все народы во всем мире независимо от их религиозной или культурной принадлежности должны быть вольны сами решать, кто будет говорить за них, кто будет сражаться за них, кто станет их руководителем.

Дело в том, что подавляющее большинство из более одного миллиарда мусульман с готовностью принимает основополагающие принципы демократии. Благодаря усилиям реформистов и модернистов во всем мусульманском мире большинство мусульман уже присвоило себе язык демократии, выражая его через традиционные исламские концепции, такие как шура, или «совет», как народное представительство; иджма, или «согласие», как политическое участие; байа, или «верность», как всеобщее избирательное право; и так далее. Достаточно взглянуть на массовые демонстрации активистов во всем исламском мире, чтобы понять, как демократические идеалы – конституционализм, подотчетность правительства, плюрализм и права человека – широко принимаются мусульманами во всем мире, даже если большинство правителей региона отказываются воплощать их на практике.

Но отчетливо западное представление о том, что религия и государство должны быть полностью разделены, а основой демократического общества обязан быть секуляризм, не всегда принимается. С момента зарождения религии в VII в. в Аравии и вплоть до возникновения исламского государства в ХХ в. ислам всегда стремился быть не просто религией. Когда пророк Мухаммад создал первое исламское государство в Медине четырнадцать столетий назад, он, с одной стороны, преднамеренно установил принципы, регулирующие все стороны жизни, предназначенные для удовлетворения социальных, духовных и материальных потребностей людей, а с другой стороны, выполнял волю Бога. Словом, ислам – это не просто вера; ислам – это идентичность. Такое утверждение справедливо для всех религий. Согласно опросам около 70 % населения в Соединенных Штатах Америки считают себя христианами. Это не означает, что семь из десяти американцев ходят в церковь по воскресеньям, семь из десяти читают Новый Завет или что на самом деле семь из десяти американцев вообще ничего не знают о христианстве, кроме того, что Иисус родился в яслях и умер на кресте. Нет, подавляющее большинство американцев, которые называют себя христианами, заявляют о своей личности, а не о вере. То же самое справедливо и для подавляющего большинства евреев, буддистов, индусов, джайнов и т. д. Религия всегда была не просто вопросом следования верованиям и практикам. Это прежде всего устремленность в будущее, способ бытия. Религия заключает в себе культуру, политику, взгляд на мир. Это особенно верно в отношении ислама, который, как и все мировые религии, был сформирован не только метафизикой, но и социальной, культурной, духовной и политической средой, в которой возник и развивался.