Если трудно допустить, что внутри России не могли справиться со стачками на железных дорогах, то как объяснить, что стачка могла осуществиться на Сибирском пути и на Восточно-Китайской железной дороге, состоявших на военном положении. Между тем в Харбине не только образовался и действовал стачечный комитет, но во главе его стояли инженеры дороги, которые в то время считались на государственной службе. Будь эти господа немедленно арестованы и отданы под полевой суд, порядок на дороге был бы сразу восстановлен и не пришлось бы впоследствии двинуть карательные отряды генерал-лейтенантов барона Меллера-Закомельского и Ренненкампфа, которые вынуждены были прибегать на всем пути к чрезвычайным мерам.[210]

Вообще, Восточно-Китайская железная дорога была в большом беспорядке; настоящего надзора и контроля давно не было. Казенные или войсковые грузы продвигать было чрезвычайно трудно, всегда не оказывалось свободных вагонов; частные же люди, при условии не пожалеть денег, могли перевозить что угодно. Чтобы не быть голословным, приведу следующих два примера:

а) поезда ходили плохо освещенные обыкновенными свечами (четыре или пять на фунт), a мы в течение всей войны покупали от маркитантов великолепные толстые свечи, специально изготовляемые для железных дорог, на которых были буквы В. К. Ж. Д.

б) с прибытием на зимние квартиры полевым инженерным управлением был установлен денежный отпуск войскам на приобретение дров по 96 рублей за кубическую сажень. Первое время мы легко приобретали дрова и отпуск был вполне достаточный. Но затем в ближайших окрестностях дрова иссякли и добывание их, особенно за казенную цену, стало почти невозможным. Явился молодой подрядчик, который предложил свои услуги. Опять была составлена комиссия, которая и заключила с ним условие на поставку нам в указанные сроки на станцию Таладжоу 3000 кубов дров по цене 96 рублей за куб, причем подрядчик поставил лишь одно непременное условие, чтобы ему выхлопотали право получать от дороги по одному вагону в день от Восточных ветвей до станции Таладжоу. На вопрос председателя комиссии, что же ему поможет один вагон в день? – подрядчик только ответил:

– Будьте покойны, дрова прибудут в срок.

И в самом деле, он выполнил свои обязательства и подвез нам в срок все три тысячи кубов.

Прибыв однажды с докладом к генералу Линевичу и, приглашенный им к обеду, я случайно оказался присутствующим при докладе начальника Полевого инженерного управления и слышал, как он докладывал о невозможности подвоза дров с Восточных ветвей. Когда доклад был кончен, я подошел к главнокомандующему и попросил разрешения доложить по поводу дровяного вопроса, рассказал о заключенном нами подряде, о настоянии подрядчика иметь разрешение на один вагон в день для подвозки дров именно с Восточных Ветвей, и что подряд уже почти выполнен. Назвал и подрядчика. Начальник инженеров стал отрицать возможность такого факта; я только ответил:

– Приезжайте к нам, и мы покажем вам дрова.

Так прожили мы до конца года, прожили Рождество и встретили Новый год 1906-й. Настроение было нелегкое. Почтовые сношения с Европейской Россией уже давно прервались, мер против этого принято не было, и мы продолжали оставаться без писем. Отправляемые на родину запасные по дороге бесчинствовали, везде находили водку, напивались и разносили станции. Были даже случаи насилий над офицерами.

Наконец, решили обуздать железные дороги. Наведение порядка по линии с запада на восток было возложено на генерал-лейтенанта барона Меллера-Закомельского, а от Харбина на запад – на генерал-лейтенанта Ренненкампфа. Обоим были предоставлены чрезвычайные полномочия, и так как оба шли во главе предоставленных в их распоряжение отрядов, то порядок быстро всюду восстанавливался и движение упорядочивалось. Застигнутые в пути буйствовавшие эшелоны были отцепляемы, тут же на месте поголовно наказаны и дальше уже следовали в полном порядке.

Отъезжая в эту командировку, генерал-лейтенант Ренненкампф сдал командование корпусом, и приказом главнокомандующего я был допущен к командованию 8-м Сибирским корпусом. В командование корпусом вступил немедленно, но с родной дивизией решил не расставаться до конца и временное командование ею оставил за собой.

В феврале последовало распоряжение об отправлении из дивизии всех срочно-служащих в 54-ю резервную бригаду. Туда же направить и тех офицеров, которые при мобилизации были назначены в дивизию из состава 54-й резервной бригады. Прощаясь с этими офицерами, я обратился к капитану Шуструйскому:[211]

– По закону вы имеете право на четырехмесячный отпуск с сохранением содержания, угодно ли вам им воспользоваться?

– Нет, Ваше превосходительство, я так здоров, что лучше воспользуюсь им летом.

В течение февраля месяца 1906 года командующий 1-й армией генерал-адъютант Куропаткин дважды собирал командиров корпусов на совещание, спрашивал о настроении в войсках, особенно среди офицеров и зауряд-прапорщиков. Все сетовали на пагубное влияние, оказываемое на всех, посещающих Харбин, что офицеры там не только прокучиваются, но и заражаются вредными идеями. Зауряд-же прапорщики не только пьянствуют там, но, скупая вина по дешевым ценам в Московском и Гвардейском экономических обществах, по возвращении в свои части занимаются перепродажей этого вина по высоким ценам. Я слушал с удивлением, но не возражал ни слова. И только на вопрос Куропаткина:

– Почему вы, Экк, ничего не скажете? – я заявил, что как в течение всей войны, так и по сейчас в 71-й дивизии отпуски в Харбин воспрещены. За всем необходимым для частей и для офицеров командируются специальные лица, которые закупают все, что необходимо частям, и все, что заказывается отдельными лицами. Офицерские столовые очень хорошо оборудованы; зауряд-прапорщики имеют вход в собрание. Все, начиная с меня, подают им руку и обращаются с ними как с офицерами. Живем мы в полном довольствии. Если бы кто из зауряд-прапорщиков был уличен в неблаговидной продаже вина или в чем-нибудь подобном, то был бы немедленно лишен звания зауряд-прапорщика.

После второго совещания, когда мы пошли к обеду, генерал-адъютант Куропаткин, отозвав меня в сторону, сказал:

– Сегодня мы с вами не пойдем в общую столовую, а пообедаем отдельно, мне нужно вами поговорить, – и провел меня в свой рабочий кабинет, где был накрыт стол на два прибора, и мы сели обедать. Алексей Николаевич всегда был радушным хозяином, и в этот раз угостил меня прекрасным вином и сладостями, присланными ему графиней Карловой.