Прихватила молока и меда – слава богу, был мед, столетний, засахаренный, не зачерпнешь, только разрезать. Но в молоке он растаял, расплылся золотистой лужицей. Поила Максима с ложечки, он отворачивался, ругался, злился, гнал ее домой:

– Еще заразишься!

– Ага, как же! Брошу тебя здесь! Одного. С серыми волками на пару!

Она смеялась, сердилась, уговаривала его пить теплое молоко, пыталась накормить манной кашей – он разозлился не на шутку:

– Да я ее ненавижу с самого детства, с рождения, ты понимаешь?

Аля снова смеялась:

– Ага, с рождения! С рождения дети пьют мамино молоко!

– Я не пил, – бросил он и отвернулся к стене.

Измученный, засыпал быстро, но спал рвано, тревожно.

Аля лежала с краю, боясь подвинуться ближе, чтобы не потревожить его. Аля осторожно дотрагивалась до его лба – к утру он стал прохладнее. Тогда же, к утру, дотронувшись до его мокрых от пота волос, Аля поежилась – а в доме-то по-прежнему холод. И тут дошло: квартира на Юго-Западе! Дедова квартира! Срочно выгнать – попросить съехать – жильцов и заселить туда Максима! Господи, как она раньше не догадалась! Какая же идиотка!

С деньгами что-то придумает. Ну найдется какой-нибудь выход. Что-то продаст, в конце концов. Только что? Ничего у них не осталось – все проели, как говорила бабушка.

Да и без ее ведома как продавать? Но оставлять Максима здесь невозможно. Дача под зиму не приспособлена. Да еще под такую зиму – в этом году обещали, что она будет суровой.

Да, решено. Сегодня же она поговорит с жильцами, попросит их съехать – разные же бывают обстоятельства. Но через два – максимум три дня – Максим будет там, в теплой московской квартире с горячей водой и газовой плитой.

Да и Аля сможет к нему ездить чаще! Да хоть каждый день!

Если он, конечно, захочет. Все-таки он привык к одиночеству.

Нет, не так – к уединению. А нарушать его привычки она точно не будет. Как и надоедать. Оставила его с тревожным сердцем, но работа и бабушка – деваться некуда.

С жильцами, как ни странно, обошлось без скандала.

В качестве компенсации попросили дедово кресло – он называл его вольтеровским. Аля понимала, что кресло старинное, антикварное, дорогое. Но, не раздумывая, согласилась и даже обрадовалась – легко отделалась.

Приехала в среду, забрала ключи, сто раз извинилась, распрощались, и она принялась за уборку. Постелила постель, выстирала шторы. Красота! Спасибо, дед! Вот уж выручил.

В четверг забежала в магазин, набрала еды – смела все, что было. Взяла такси и поехала в Кратово. Конечно, он упирался, еще как: «Нет, ни за что и никогда! Даже не думай!»

Аля нервно поглядывала в окно – такси ждало, а счетчик тикал. Плакала, умоляла ее пожалеть – не себя, так ее!

Максим злился – бледный, худющий, заросший.

Сдался, лишь когда взбешенный таксист принялся колотить во входную дверь.

– Как только поправлюсь – вернусь, – грозно пообещал он.

Аля поспешно с ним согласилась.

В такси Максим уснул, положив голову ей на плечо, а она таяла, плавилась от счастья. Он был рядом. И будет рядом. Всегда.

Таксисту отдала последние деньги – слава богу, зарплата была накануне. Уф, хватило – а то всю дорогу сходила с ума, поглядывая на счетчик.

Покачиваясь от слабости, Максим вошел в квартиру и сразу рухнул на кровать. Аля раздела его, накрыла одеялом, поправила подушку и села напротив. Он спал. Хмурая, недовольная складка на лбу не разгладилась.

Ну ничего, позлится и перестанет. А она переживет. Главное, он в безопасности, а она рядом, тридцать минут на метро.

Сидела и чувствовала, что встать не может – так страшно, нечеловечески устала.

Лечь хотя бы на полчаса.

Легла. Проснулась, когда за окном была непроглядная темень. Максим смотрел в потолок и гладил ее по волосам.

В глазах его стояли слезы.

– Знаешь, Алька, – сказал он. – Так меня еще никто не любил. Даже, кажется, бабка.

Наконец Аля дозвонилась до Оли.

– Пропащая душа, – усмехнулась та. – Ну, заходи. Правда, настроение у меня хуже некуда.

Вечером забежала. Олька выглядела паршиво: рыжий ежик отрос и торчал в разные стороны, голова сверкала светлыми корнями.

– Выпьешь? – предложила она.

Сели на кухне. Бутылка вина, подсохший батон, плавленый сырок «Дружба», все, как у заправских алкашей.

Оля разлила вино и объявила:

– Не чокаясь!

– Почему? – испугалась Аля.

– Потому, – Оля разом махнула стакан, – что жизнь говно, дорогая подруга! Даже не говно – хуже! А что хуже говна? Ладно, вопрос риторический, ответа не жду.

Она сидела смурная, пьяная, злющая. И очень несчастная.

Оказалось, что прекрасный принц по имени Олег жениться не собирается, о чем честно и сообщил. Рассказала, что за полтора года сделала два аборта, а сейчас предстоит третий.

– Что же ты пьешь? – испугалась Аля. – Тебе же нельзя!

– Ты дура? – Оля уставилась на нее прозрачными светлыми глазами и пьяно расхохоталась. – Ты что решила, что я буду рожать от этого козла, который никогда на мне не женится?

– А если потом не родишь? – осторожно спросила Аля.

– Не рожу, – с лихим злорадством подтвердила Оля. – Мне врачиха сказала – еще раз, и все, не родишь!

– Так рожай! Наплюй на него и рожай! Тем более что ты все про него поняла!

Оля уставилась на нее не моргая.

– Рожать, и что дальше? Надеяться, что он меня пожалеет или что в нем проснутся отцовские чувства? Ага, как же, жди! До морковкиного заговенья! Не проснутся, понимаешь? Я его знаю. И у мамаши его не проснутся! Там сука такая… Пробы негде ставить. – Оля махнула рукой и уронила стакан. – Ни у кого не проснутся. И денег никто не даст. А так… да, он козлище. Но, во-первых, – Оля пьяно икнула, – он меня содержит. А во-вторых, я его, гада, люблю.

– Содержит! – возмутилась Аля. – Да пошел он! Рожай и не думай! Ты что? Как без ребенка? Знаешь, как баба Липа говорила? Бог дает ребенка, бог даст и на ребенка!

– Дура твоя баба Липа, такая же, как ты! Пойти работать? А много я заработаю? Без специальности, без поддержки? А кто с ребенком будет сидеть? Может, ты? Ты же у нас пе-да-гог! А, молчишь! И правильно делаешь. Советчица, блин!

– Как без детей! – передразнила она. – Да запросто! На хер они нужны, эти дети? Может, хватит плодить несчастных? Не, это не для меня. Хватит, наелась. – Оля отерла ладонью слезы. – Все, я все решила. Ну что, Добрынина? Что у тебя? Ты прям похорошела! – Оля оглядела ее с головы до ног. – Расцвела, можно сказать! Что у тебя? Мужичок? Завелся, да? Ну и правильно, и молодец! Вот за это и выпьем!