– Друг? – рассмеялся он. – А, ну да! Я забыл. Что ж, спасибо за хорошую новость.

– Шуткуешь? – Оля была разочарована. – Ну молодец. Чувство юмора – это прекрасно. А вообще-то, Родионов, может, и вправду? Ну, жениться на нашей дурынде? А что? Квартирка у нее классная, вся в антике. Четыре комнаты и все ого-го! Ну и вторая, в которой ты обретаешься. Кстати, ты еще там, не сбежал?

– Слушай, подруга! – Максим тоже закурил. – У тебя большие проблемы с памятью! Красавчик-то твой травку покуривает, и это все знают. Может, и ты приобщилась? Так вот, напоминаю – наши с Алей бабки были подругами. И в этой шикарной, как ты говоришь, хате я был не раз. Правда, в далеком детстве.

Оля делано расхохоталась:

– А, ну да! Я забыла – вы же друзья детства, верно! Выросли, так сказать, вместе! Сидели на одном горшке, да, Родионов? – И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Нет, ты подумай, прикинь, что к чему. Хаты есть, цацки тоже. И работящая у нас Алевтина, дальше некуда. Хозяйственная, опять же. Ну это ты, наверное, понял. Борщики, котлетки, пюрешки. Рубашечки, носочки – все небось в стопочку?

Знаю и не удивляюсь. Но самое главное – это любовь, да, Родионов? Любить тебя будет вечно. Верно и преданно. Все будет прощать. Любую твою гадость, любое предательство. Работать не будешь – будет кормить. На подносике поднесет, ей не в лом. Ревновать будет молча, претензий никаких. Потому что умом двинется от счастья и простит заранее всех твоих любовниц. А они, да ты и сам знаешь, непременно будут. Или есть? Не удивлюсь. И даже пойму и не осужу, если честно! Впрочем, все прощают, и умные, и дуры, и красавицы, и дурнушки, и гордые, и не очень. Все. Так мы, бабы, устроены. – Оля закурила еще одну сигарету. – Да, и еще! Мать из нее будет прекрасная, сама сирота, знает, почем фунт лиха. Что еще надо? Короче, вот мой совет, Родионов: женись! Правда, надоест она тебе через пару недель, это ж понятно. Она же зануда, наша Добрынина. Причем положительная зануда, а это хуже всего.

У тебя же такие телки были, Родионов! А теперь наша дурочка! Странный ты, да. Но, как говорится, от торта во рту слишком сладко, я понимаю. Да, и еще! Про свадебку, Родионов! Где гульки планируете? В «Праге» небось или в «Метрополе»? Невеста – а Альку я знаю – непременно натянет фату, и подлиннее – признак девственности, непорочности и чистоты. А ты, Макс? Строгий черный костюм с белой сорочкой и галстуком? Да, чуть не забыла! И пупс! Пупс непременно – пузатый такой и дурацкий! Ленточки, розочки, да?

Максим, терпеливо слушавший этот монолог, наконец нарушил молчание:

– Знаешь, Лобанова, черный костюм – мрачновато для праздника, ты не считаешь? Хочу лиловый! Сочный такой лиловый, без дураков! А галстук, к примеру, желтый. Или салатовый. Как думаешь? А про кабак еще не решили. Но приглашение жди. Не от меня, нет, мне-то с тобой все понятно. От Алевтины, конечно. Я же не буду ей всю правду, ты ж понимаешь! Зачем травмировать хорошего человека?

– О да, понимаю! Куда там мне до нашей хорошей! А ты, Макс? Давно стал хорошим? Ну месяц, два? Или больше? Если так – удивлюсь! Сильно удивлюсь, Родионов! Я же тоже про тебя кое-что знаю! Забыл?

– Пошла ты, – коротко бросил он и швырнул трубку.

«Подруга! Сволочь последняя! И как Алька этого не понимает? Дурочка наивная: «Оля, Оля». Ладно, глаза ей открою. Есть что рассказать. Или нет, не надо. Сама поймет. Не мое это дело – лезть в бабскую дружбу. Даже в такую.

Но Аля? Как ты могла? Сначала этой суке сказала. Не мне, а ей. Почему? Как ты могла не сказать мне?»

Злился он недолго. На смену злости пришла жалость: «Испугалась. Испугалась моя дурочка».

Сел, взял себя за голову: «Что делать, господи? Что делать? Какой из меня отец? Из такого дерьма? Бедная, бедная Алька! И за что ей такое?»

Ходил из угла в угол и повторял про себя: «Что делать? Что делать со всем этим?»

Ответа не было.

* * *

В класс заглянула биологичка – глаза на пол-лица. Страшным шепотом объявила:

– Алевтина Санна, вас к телефону!

Побледневшая Аля бросилась в учительскую. Бабушка! Господи, не дай бог! Трубку схватила мокрой от волнения рукой и закричала:

– Ба, что случилось?

– Да так, ерунда, – она услышала голос Максима. – Просто соскучился.

– Максим! – Громко выдохнув, она опустилась на стул. – Ты… что с тобой? Ты в порядке? Зачем тогда…

– Я в полном, – перебил ее Максим. – А ты, Алевтина?

Она молчала. В горле было так сухо и колко, что застревали слова.

– Ты сегодня заедешь? – поинтересовался он.

Аля взяла себя в руки:

– Сегодня? Вообще-то не собиралась, у меня шесть уроков. Хотела завтра, как договаривались.

Каким-то незнакомым, елейным голосом он притворно вздохнул:

– Жаль. А я так надеялся увидеть тебя сегодня.

– Максим, – крикнула Аля – ты издеваешься? Что-то случилось? Ответь!

– А ты как считаешь? Что-то случилось?

Она, кажется, поняла.

Ответила тихо, совсем мертвым голосом:

– Хорошо, я приеду. – И положила трубку.

Два последних урока довела кое-как. Мел валился из рук. Глянула на себя в зеркало, вспомнила Машу: в гроб краше кладут.

После уроков взяла такси. Ехать в метро было дольше, а сил ждать больше не было.

Максим открыл дверь и несколько минут внимательно, изучающе, разглядывал ее.

– Ну, милости просим!

Аля вошла.

Вымыла руки и горящее лицо, пригладила волосы и направилась в комнату. Максим стоял у открытого балкона и курил. Обернулся:

– Ну привет.

– Привет.

Тишина.

Аля сидела, как школьница, опустив глаза и сложив на коленях руки. Максим смотрел на нее и чувствовал, как незнакомая прежде жалость и нежность заполняют его сердце. «Бедная девочка! А она же просто боится. Боится меня, дурака. Моей реакции. Отдала мне свою квартиру, готовит мне еду, стирает и гладит мои дурацкие тряпки, таскает продукты и не берет за них деньги. И боится! Меня, копеечного идиота, бездельника и дурака. Полнейшее ничтожество. Бедная Алька, любимая Алька! Любимая? О господи, да черт меня разберет! Черт разберет всю эту жизнь, впервые какую-то непонятную».

– Ну что? – спросил он. – Ты считаешь, это нормально, что такую новость я узнаю не от тебя, а от этой твоей, так сказать, подруги? Аля, ответь!

– Я… Я не знала, как тебе это сказать. – Она подняла на Максима глаза, полные отчаяния, страха и слез.

Он подошел к ней и сел на корточки. Взял в руки ее лицо.

– Я такая конченая сволочь, да, Алька? Такой подонок, что ты мне боялась сказать?

– Что ты, что ты, – с отчаянием заговорила она. – Ты самый лучший!