все там. Там довольно много бумаги было. Грузили бумагу. Первое время мы по квартирам еврейским ездили и вывозили все до конца. Слава богу, в свою [квартиру] я не попал, вот. Причем вывозили все: и шифоньеры даже вывозили, все вывозили.

ЕЛ: А куда это девали?

БК: Недалеко от этого штаба был бывший дом Красной армии. Они там сделали свою такую базу. И все это вывозилось туда. Потом там работали наши портные. Они рассказывали, что все это барахло немцы посылками отправляли домой. Получше выбирали, значит, и отправляли посылками домой. Ну вот, [отправляли нас] на другие тяжелые работы, когда начались холода. Я часто работал на кочегарке. Там между тюрьмой и этим зданием гестапо, этого СД, была кочегарка такая полуподвальная. Ну, здание такое сверху, а снизу — полуподвал. Мы работали на этой кочегарке, топили углем и архивом НКВД. Много там было, я даже читал некоторые дела, интересные там дела были.

ЕЛ: А что вы помните?

БК: Ну, я помню, там был один, одно [дело] я хорошо помню: бывший комиссар чапаевской дивизии, который после Фурманова[859] был комиссаром. Вот его, оказывается, ухватили у нас там [в Ставрополе] к расстрелу. Вы знаете, я по ночам там читал.

ЕЛ: Что?

БК: Читал. А они выкинули библиотеку, там была очень хорошая библиотека. Я нашел там, как сейчас помню, Дельбрюк «История военного искусства»[860]. Вот эту книгу я читал по ночам. Там свет не тушили. Спать — не спалось. А думы такие, что с ума сойдешь. Так вот я читал эту «Историю военного искусства» Дельбрюка.

ЕЛ: А как вы ее проносили в тюрьму?

БК: А там пожалуйста, носи что хочешь. Мы же внутри этого самого двора. Ведь охранялся весь периметр [здания], все охранялось, это же гестапо. Только выходить мы не могли. Вот такие там были дела. Помню, одно время туда привезли знакомых, несколько профессоров: Шварцман[861], Бриккер[862], я помню, такой. Ну, это эвакуированные были, медицинские профессора — медики, их казнили. И они несколько дней жили там в одной камере. Мы с ними разговаривали. А мы довольно легко там разговаривали. У нас слесаря, которые все замки испортили. У нас двери на нашем третьем этаже открывались просто. А на остальных этажах, где этих слесарей не было, где были подозреваемые, что они агенты НКВД, да много прочего, один на другого говорил что-нибудь, там были окошечки для приема пищи. Они все открыты были, их никто не закрывал.

ЕЛ: А на этажах не было охраны?

БК: Охраны — нет. Охрана была только снизу. А поскольку мы мыли полы, еще эти шесть человек, значит, полы на всех трех этажах, то мы там вот, с этими я разговаривал. Значит, сказали, что им сказали, что их взяли и отправят в Германию. Особенно этот, Шварцман[863] был. Он был специалистом по раку, онколог. И там родился слух, что как будто бы у Гитлера рак, поэтому вот таких специалистов [сохраняли]. Но через несколько дней их погрузили тоже в машину. Через приблизительно полтора месяца приехали две машины туда, большие такие, деревом обшитые машины, без окошек, без ничего. Одна большая, другая — поменьше. И с этого момента они прекратили возить на расстрел. Мы сначала не понимали, а потом, значит, поняли. Эти машины немцы называли «газваген». А мы называли ее «душегубка». Так оно и пошло, это название, до сегодняшнего дня. Так же и в Краснодаре называли. Одна была большая машина, в нее загружали человек по 70, стоя, конечно, все. Там ни скамеек, ничего нет. А другая поменьше, 50 человек приблизительно туда загоняли. И вот они начали так во дворе. А я это хорошо видел через окно. Когда я был на допросе уже как свидетель у наших, у нас, когда я это рассказывал на другой день, мне следователь сказал: «А вот обвиняемый, который обвиняемый-подследственный, сказал, что этого быть не может. Ты сидел в тюрьме и видеть этого не мог». Я этому следователю говорю: «Пойдемте, я вам покажу, как я это видел». Подвел к окну и говорю: «С этого окна видно это место?» — Видно. «Вот я отсюда видел, когда чистил сапоги». И тот замолчал. Вот. Это я отвлекся немного. Значит, они загоняли туда [в «душегубку»] людей. Там страшные крики раздавались. Включали мотор, минут 5–10, крики смолкали. После этого шофер зачем-то лез под машину, и потом уже уезжал. Потом я это все, когда нас начали заставлять мыть эти машины, после этого [когда машины после рейса пустые приезжали] там рвота, кровь, зубы там валялись. Там чего только не было. Значит, машина была, там решетки на полу деревянные и внизу вход трубы и вот такая вот развилка, мелкие дырки. Он, мне кажется, снизу надевал гайку на выхлопную трубу, от выхлопной трубы надевал гайку на эту трубу и это время машина работала. Значит, когда они [люди внутри машины] умирали там все от угарного газа, он эту гайку раскручивал, чтобы была труба свободная, можно было ехать. И уезжали. Нас уже с ними не водили, с ними ездили полицейские. Как они там выгружали, я уже не знаю, как они этих людей [выгружали]. И даже не знаю, в какие места их возили… Вот так я был в этой тюрьме с 15 августа и бежал я оттуда 6 декабря. Ну, если интересует, расскажу, как я бежал.

ЕЛ: Конечно. Только несколько уточняющих вопросов. Как выглядела ваша камера?

БК: Камера? Ну, обычная камера, тюремная камера. Наверху окно закрыто вот таким козырьком кверху, чтобы нельзя было смотреть, [находилось оно] на самом верху. И четыре койки, которые опускались и потом поднимались, это все. Ну, там, как обычно, параша.

ЕЛ: А кто с вами жил в камере?

БК: Со мной, я помню только одного, с которым я бежал. Исаак Лехель был такой из Западной Украины, остальные у нас раза два менялись. А с ним мы вместе были, ну я, конечно, его хорошо запомнил, потому что мы вместе и сапоги чистили среди этих шести человек. Ну и потом бежали.

ЕЛ: Как вы бежали?

БК: Мы… Одно время нас полицейский водил недалеко в один домик, куда переехал жить начальник тюрьмы СС оберфюрер Шмидт[864]. Он там сошелся с одной женщиной. Поскольку надо было там колоть дрова, рубить это, потом покрывали мы сараи, я помню, потом еще что-то делали. Ну, в общем,