Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Есть опасность, которой не избежали многие способные атлеты, — нельзя переутомляться. Сильное переутомление ведет к нервному срыву. У некоторых становится плохой аппетит и слабый, кратковременный сон. В этом случае следует ослабить нагрузки, а то и вовсе прекратить на некоторое время…
Знающий преподаватель умеет дать занимающимся оптимальные нагрузки. Но я всегда был за то, чтобы лучше недозаниматься, чем перегрузиться.
И еще, Гриша, очень хорошо после турнира или напряженных занятий сходить в парную баньку. Попроси родителя, пусть веничком тебя…
— Это он умеет! — обрадовался Гриша. — Баня у нас своя, прошлым годом к Троицыну дню каменку новую сложили. Ха-рош парок! — И он счастливо заулыбался.
Бесов заторопился:
— Заговорился я с тобой! Там уже чай разливают. Люблю, грешник, китайского бандерольного полдюжинки стаканов выпить — ох, духовит! Сейчас в Москву приеду — и в Охотный ряд, в трактир Тестова пойду. Самовары у него пузатые, калачи горячие, мед целебный. И ты давай приезжай ко мне, вместе сходим и к Тестову, и в цирк, и на Сухаревской знаменитой толкучке побываем — все тебе, Гришаня, покажу. С силачами познакомлю — и с московскими, и с петербургскими. Народ, скажу тебе, удивительный!
…К утру набежали тучи. Теплыми каплями пролился веселый дождь, по окну и крыше ровно застучали его тяжелые струи.
Анастасия Ивановна спозаранку хлопотала по хозяйским делам. Когда гости вышли в гостиную, она обрадованно заговорила:
— Поди не выспались? А самовар давно поспел. Выкушайте, гости дорогие, чаю. В дороге кто вас покормит?
…Потом они вышли на остро пахнущий цветами и травами сырой воздух. Дождь закончился. Пароход вовремя подошел к причалу. И вновь пенилась зеленая вода, стучали ноги по сходням, и злой рев пароходного гудка огласил окрестности.
Бесов долго стоял во весь свой княжески могучий рост на верхней палубе, спокойный и отрешенный от всей корабельной беготни.
Берег с каждым ударом машины, скрытой где-то в недрах парохода, удалялся все далее. Провожающие махали руками. И вот уже неясным пятном белело в отдалении светлое платье Наденьки. И не мог он видеть ее красных от слез глаз. И еще не знал того, что Гриша твердо решил сдержать данное Бесову слово и непременно приехать к нему в Москву.
Не пройдет и года, как о нем заговорят во всей России:
— И откуда же такие люди берутся? Словно богатыри из сказки…
И. В. Лебедев, «Из старой записной книжки»: «Много мне приходилось видеть оригинальных людей в мою бытность директором борьбы, но все же самым интересным по складу характера я должен считать покойного великана Гришу Кащеева. На самом деле, трудно себе представить, чтобы человек, в течение трех-четырех лет сделавший себе почти европейское имя, добровольно ушел с арены в свою родную деревню, опять взялся за соху и борону. Когда в конце лета 1910 года я предложил Кащееву остаться в чемпионате на 30 рублях в сутки, тот покачал своей косматой головой:
— Нет, поеду в деревню… Хлеб убирать надоть.
— Да ведь, чудак ты человек, Гриша, — говорю ему, — ты за тридцать целковых на все лето работника нанять можешь.
— Нет, поеду сам, потому что скучаю по деревне… И напрасно было бы хоть сто рублей в сутки предлагать ему — все равно его неудержимо тянуло „к земле”.
Громадной силы был человек. Почти в сажень ростом, с длинными, несколько вялыми на вид, но на самом деле мощными мускулами… Силой он не только не уступал иностранным атлетам, но был гораздо крепче их и отличался большой выдержкой в борьбе.
…Это был на редкость тихий, положительный, безответный человек. Безгранично любил он одно на свете — свою родную деревню. Как ни звали его за границу, Гриша не ехал туда. Побывал он только в Париже с Заикиным и Поддубным, сделал там страшные сборы, произвел сенсацию своей фигурой и медвежьей силищей. И больше за границу — ни за что. Жил Кащеев очень скромно и все время копил себе деньги для деревенского хозяйствования…» (Геркулес. 1915. № 2).
Он умер за сохой. Кончилась пахота 1914 года. Гриша, не жалевший себя за работой, вдруг покачнулся, упал навзничь в мягкий, пахнущий свежестью перегной.
Жаркое по-весеннему солнце ярко светило в костенеющее лицо российского богатыря, и от вспаханных рядов в небо поднимался тонкий пар…
Чуть раньше умер в больнице для бедных его друг Федор Бесов. Многочисленные приятели и бесконечные застолья разрушили его могучий организм.
Господи, до чего же мало ценим мы таланты — и свои собственные, и чужие!
Федор и Гриша любили друг друга. Было время, когда они путешествовали по городам и селам, поражая людей силовыми трюками. Однажды, коротая вечер в недорогом номере московской гостиницы «Лоскутная», что на Тверской улице, Бесов высказал затаенное, душевное:
— Помнишь, Гришаня, нашу первую встречу в Слободском? Я-то хорошо помню. Как не помнить, если сердце свое там оставил… Да, это она — Надя, дочь казначея… Только какой я ей муж? Кто я такой? Балаганщик. А она ангел. Нет, не вправе я ломать ей жизнь. Пусть для меня останутся лишь гири да штанги.
Благородный был человек Федор Бесов!
Объехал я весь свет, куда только не заносила меня судьба-индейка. Каких красот природы я нагляделся — чудеса дивные, да и только!.. Но лишь в России дышу свободно, но лишь дома расправляется грудь и хочется творить подвиги богатырские во славу Отечества.
Канун Первой мировой войны. Европа доживает последние месяцы своего счастливого благополучия. По улицам течет ярко наряженная толпа, зеркально блещут витрины магазинов, хрусталем, зеркалами и прочей роскошью манят фешенебельные рестораны.
Но в те дни, казалось, весь Париж устремился в знаменитый «Мулен Руж». Афишные тумбы украсились броскими афишами: «Внимание! Только пять представлений! Страшный русский казак Иван Шемякин! Феномен человеческой силы! Загадка сокрушительного могущества! „Живые качели” и прочие чудеса!»
И здесь же был изображен сам «страшный казак»: груда мышц, свирепое выражение колесообразного лица.
Те, кому посчастливилось достать билеты, убедились, что с внешним видом «казака» афиши малость подпутали. На арене перед ними предстал весьма гармоничного сложения двухметровый атлет, с благородным доброжелательным выражением красивого лица.
А вот своей силой Шемякин действительно поразил. Одетый в казачий костюм, атлет без видимых усилий удерживал «живую качель», на которой разместилась дюжина охотников из зрителей. Затем, приятно улыбаясь, одной рукой поднял шестерых униформистов. Зал бешено аплодировал, неуместно кто-то исступленно выкрикивал «бис!».