темными эмоциями силой воли, а попросту игнорировал их и прятался от проблем за искусственным безразличием. В очередной раз терять контроль над собой ему не хотелось — как можно сражаться за справедливость и свободу, если ты сам себе не хозяин?

— Простой вопрос. И ответ на него простой, — наконец ответил Пустоглазый, складывая пыльную тряпку. — Только ты его не поймешь.

— Я вообще мало что понимаю, — вздохнул Ахин. — И все-таки… Почему?

Оживший мертвец замер, разглядывая кусок ткани в руках. Хотя ввиду отсутствия глаз сложно было определить, куда именно он смотрел.

— Если коротко — в этом нет никакого смысла.

«Порой мне тоже так кажется, — про себя печально усмехнулся одержимый. — Но потом вспоминаю Киатора, Мионая, Биалота… Всех».

— И что, вас все устраивает? — спросил Ахин, легонько постучав пальцем по стеклу окна. — Кладбище, телеги с покойниками, зажравшиеся светлейшие господа. Неужели вы ничего не хотите изменить в своей жизни?

— Существовании. Не в жизни, а в существовании, — поправил его мертвец. — Да, нас все устраивает.

— Но вы рабы. На вас, наверное, сильнее всего отразилась несправедливость нашего мира! Бывшие создания Света, заклейменные древним проклятием. Вы жертвы, которые ничем не заслужили такого обращения к себе со стороны бывших сородичей! Как можно жить… существовать, зная, что во всех ваших страданиях виноват нелепый ярлык «порождение Тьмы», который навесили на вас так называемые хозяева этого поганого мира? Вас отсеяли, выкинули из жизни только потому, что так предписано безумной идеологией, устаревшей, наверное, еще до начала Вечной войны! И не просто устаревшей, а изначально неправильной! И ты утверждаешь, что вас все устраивает? Это какой-то бред!

Ахин не на шутку разошелся. Он справился с разочарованием, обидой, печалью и отчаянием, но абсолютная апатия нежити взбесила его. В принципе, одержимый уже смирился с тем, что слухи о «подвигах» в квартале фей Камиена приносят мало пользы, вопреки заверениям Киатора. Он смирился с тем, что неудачи наслаиваются друг на дружку, а вся его армия состоит из саалеи и болтливого сонзера. Он даже в некоторой мере смирился с тем, что добиться помощи от порождений Тьмы ради общего дела практически невозможно.

Но как можно стерпеть столь жестокое безразличие от тех, кому он пытался помочь? Как спасти тех, кто даже не желает быть спасенным? В чем тогда смысл всей этой затеи?!

— Твои замечания по-своему верны, — после продолжительной паузы произнес Пустоглазый. — Но это лишь условности.

— Вы можете жи… существовать лучше, — вяло возразил одержимый.

Он внезапно почувствовал странную усталость. Не тела, но… разума? И вместе с тем пришло спокойствие. Такие перемены настроения обычно не свойственны здравомыслящему существу. Впрочем, Ахин давно уже решил считать себя сумасшедшим — так многое воспринимается проще. И наверное, даже правильнее.

— Лучше? Лучше относительно чего? — впервые за все это время оживший мертвец повернулся к нему лицом: — Посмотри на меня. Ты понимаешь, с кем сейчас разговариваешь? Нежить. Мы — нежить. Все самое худшее с нами уже произошло. Это был конец. Дальше уже ничего нет и не должно быть. Но мы есть. Мы — проклятая ошибка. Мы существуем с осознанием нашего несуществующего существования. Именно так. Понимаешь?

— Не понимаю, — признался Ахин.

Все-таки одержимый и нежить совершенно не похожи, как бы ни сходна была природа их возникновения. Существует разница абсолютно иного порядка, что делит сами понятия жизни и смерти.

— Естественно. И не поймешь, — кажется, в скрипе голоса Пустоглазого послышалось сожаление. — Уясни одно — нам нечего бояться и не к чему стремиться. Мы не знаем своего прошлого, нам не интересно будущее, нам не важно настоящее. Нам ничего не нужно. И никому не нужно, поверь мне. Поэтому в твоей борьбе нет никакого смысла.

— Никому не нужно… — хмыкнул одержимый. — Иногда я думаю так же. А потом вспоминаю, в каком мире мы живем. Нужно восстановить баланс, пока это возможно.

— Я понимаю, у тебя свои ценности и представление о мире, и, наверное, даже уважаю их. Но лишь потому, что мое сознание, хоть и лишенное памяти, когда-то принадлежало живому человеку. И возможно, я бы думал точно так же. Тогда. Но не сейчас.

— Смерть многое меняет?

В принципе, одержимый задал вопрос по инерции, уже обдумывая путь к западным границам Пустошей. Нежить отказала, поэтому вольные демоны — последняя серьезная сила порождений Тьмы, на которую Ахин мог рассчитывать. Или хотя бы надеяться.

— Смерть меняет все, — медленно, слишком медленно ответил Пустоглазый. — Мысли, желания, стремления живых — это ничто. Итог для всех один. Я знаю, о чем говорю. Может, твои брыкания что-то и изменят в жизни. Но что потом? Ничего. Смерть неизбежна. Пустота постоянна. Все остальное хаотично, мимолетно и бессмысленно.

— Но ты ведь существуешь, — заметил Ахин. — И другая нежить тоже. А раз все вокруг не имеет смысла, то не проще ли прекратить свое существование? Перестать питаться, переломать тела — в общем, заставить себя как-то сгнить. Почему же вы этого не делаете?

Что-то произошло. Внешне ничего не изменилось, но тьма внутри одержимого всколыхнулась, почуяв всеобъемлющую боль, отчаяние и страдания, коими наполнился дом Пустоглазого.

«Я сказал что-то лишнее?»

— Проклятие, — прошептал мертвец.

Одержимый уже почти привык к тому, что безглазое, иссохшее и частично разложившееся лицо нежити не выражает никаких эмоций. Но этот сверхъестественный голос, исходящий откуда-то из глубин прикованной к трупу сущности… Ахин никогда прежде не слышал столько горя в одном-единственном слове.

— Я не могу объяснить, — продолжил Пустоглазый. — Не могу… пожелать. Я очень хочу, но не могу… захотеть. Таково проклятие нежити… Мы пытались прекратить есть плоть, но все равно продолжали. Мы пробовали изувечить свои мертвые тела, но темная воля нас останавливала. Мы выискивали в памяти крупицы воспоминаний о человеческом прошлом, чтобы сгнить… Возможно, у кого-то это и получилось. Или же просто пришло их время. Они уже не ответят. А мы… мы им завидуем. Впрочем… Те, кто слабее и относительно недавно попал под проклятие, несколько иначе относятся к своему существованию. Они поддаются древнему зову и охотно поглощают… Нет, это ужасно.

Он замолчал.

«Я определенно сказал лишнее», — вздохнул Ахин, переведя взгляд с застывшего мертвеца на окно.

Там, за стеклом, ничего не поменялось. Одержимый смотрел на Могильник, а Могильник смотрел на него. Город-кладбище хотел о чем-то помолчать с живым собеседником, но, наверное, они бы не поняли друг друга. Поэтому они молчали ни о чем.

«А в единственном развлечении нежити гораздо больше смысла, чем кажется», — Ахин с трудом заставил себя отвернуться от окна и, пока еще какая-нибудь непрошеная мысль не разворошила его воспаленный рассудок, подвел итог: