— С этим нет проблем, не со сроком, со встречей, — сказал Щербатов, — князь в Петербурге, я вчера проезжал мимо его дома, помню, удивился: то целый год темный стоял, а тут вдруг окна засветились.

— А ты откуда знаешь, где князь живет? — подозрительно спросил Шувалов.

— Пашка, не уподобляйся … жандарму! — оборвал его Щербатов. — Теперь вот нарочно не скажу! Знаю — и все! Так я продолжу о князе. Непременно должен он быть на завтрашнем приеме во дворце…

— Должен, — согласились Шувалов с Демидовым.

— Там я его вам и укажу, — продолжил Щербатов, — там и поговорим, и все остальное сделаем, если потребуется.

— А коли не будет, так мы его дома навестим! — закончил Шувалов.

— По рукам! — возвестил Щербатов.

— По рукам! — сказал Демидов, но не преминул добавить: — Хотя я по-прежнему сомневаюсь.

Сомневался он недолго. Благоверная супруга Вера Кирилловна ждала его во всеоружии, не спеша отойти в царство Морфея. Она ловко и быстро перевела разговор на вечернюю встречу, и Демидов принялся охотно и подробно рассказывать, радуясь в душе, что от него не требуют отчета о дневных безуспешных мытарствах. Княгиня терпеливо слушала несколько сбивчивый рассказ мужа, выжидая удобного повода, чтобы выступить со своим планом, разработанным вместе с патером Ловицким.

Князь немало помог ей, упомянув фамилию Шибанского, и тут же был погребен под ворохом самых разнообразных сведений об этом «исчадии ада». Он поначалу подивился такой осведомленности супруги, но потом сообразил, что она до замужества была одной из любимых фрейлин императрицы Марии Александровны и, естественно, была посвящена во многие тайны императорской семьи, по крайней мере, ее женской половины. Все сказанное в дальнейшем Демидов воспринимал как прямой наказ императорской семьи, она как нельзя лучше подходила под определение «тех многих», кто вздохнет свободно, если князь Шибанский навсегда прекратит свою деятельность, равно как и под определение «могущественных сил», чья признательность освободителю не будет иметь границ.

Мимоходом завела княгиня речь и о запутанных денежных делах князя, проявляя и тут удивительную осведомленность. Князь напрягся, ожидая попреков и непременных слез, и принялся размышлять, какую линию поведения лучше выбрать, оправдываться или каяться. Вероятно, эти размышления не позволили ему заметить маленькую неувязку в рассказе княгини: с одной стороны, получалось, что во всех последних финансовых бедах Демидовых виноват князь Шибанский, с другой, признательность тех самых «могущественных сил» позволит разрешить все эти денежные неурядицы. Демидов уловил главное, то, что все как-то само собой уладится и что любимая женушка нисколько на него не сердится.

Будем справедливы, не деньги ожесточили сердце Демидова против князя Шибанского, он был искренен в своей внезапно разгоревшейся ненависти к врагу Отечества, он вообще был искренним человеком. Нет никого беспощадней и непреклонней, чем искренние люди.

Санкт-Петербург, 19 февраля 1879 года, 5 часов пополудни

Ангел заглянул в высокое окно, проник взглядом сквозь плотную штору, окинул взором просторную залу, умилился открывшейся идиллической картиной. В покойном кресле сидела довольно молодая красивая женщина, крупные волевые черты ее лица были смягчены ласковой улыбкой, простая домашняя прическа подчеркивала естественную красоту густых каштановых волос. На коленях женщины уютно устроилась шестилетняя девочка с открытым, милым, русским лицом, одетая в русское платье.

Чуть поодаль сидел в кресле крупный мужчина в расцвете сил и лет, в чертах его лица было какое-то неуловимое и в то же время несомненное сходство с лицом сидящей молодой женщины, так бывают похожи далекие родственники или счастливые супруги, прожившие вместе много лет. Одет мужчина был в невероятно старомодный кафтан, невозможность которого не искупал даже чрезвычайно богатый золототканый материал, казалось, что он извлечен из дедовского сундука и служит пристойной заменой домашнему халату, обычной одежде русских помещиков. Голову его покрывала небольшая круглая шапочка, осыпанная плотным слоем перламутровых горошин, не то бисером, не то жемчугом, издалека не разобрать, когда-то сей убор носил громкое название тафьи, теперь же превратился в домашнюю ермолку.

Перед мужчиной стоял ладный мальчик лет семи-восьми, обряженный в черкеску, атласные шаровары и мягкие козловые сапожки, и что-то бойко говорил, показывая указкой на висевшую на специальной вешалке карту мира. Вдруг мальчик остановился и прислушался. Привлекший его внимание тихий шелест походил на звук подъезжающей коляски на резиновом ходу.

Почти сразу раздался резкий скрип, распахнулась невысокая узкая дверь, и в залу, чуть пригнув голову, вошел немолодой мужчина, одетый в парадный полковничий мундир — двубортный темно-зеленый полукафтан с красной выпушкой по обоим бортам до нижнего края свисающих сзади пол и по краям карманных клапанов, стоячий воротник и обшлага были красными с золотым шитьем, красными же были шаровары с золотым галуном на боковых швах, из-под шаровар выглядывали сапоги с короткими голенищами и прибивными шпорами, плоский живот охватывал шарф из серебряной тесьмы с тремя полосками из черного и оранжевого шелка. Лицо старого служаки было обветренным и загорелым от частого и долгого пребывания на открытом воздухе, впрочем, это было единственным свидетельством здоровья, загар не мог скрыть дряблости кожи, глаза смотрели устало и от внутреннего напряжения заметно выдавались наружу, поредевшие, коротко стриженные волосы с глубокими залысинами открывали высокий лоб со сбегавшими волнами морщинами.

— Папа приехал! — радостно крикнул мальчик и бросился в объятия к мужчине.

Тот без видимых усилий подхватил его на руки, поцеловал в обе щеки, потом подошел к молодой женщине, наклонившись, поцеловал ее в лоб, ласково потрепал рукой голову девочки.

— Устал, дорогой? — заботливым голосом спросила женщина. — Тяжелый день?

— Ты знаешь, дорогая Катенька, нет ничего утомительнее праздников, — ответил мужчина, — едва вырвался к вам на часок.

Он с видимым сожалением отошел от жены и дочурки и направился к второму мужчине, поднявшемуся с кресла при его приближении.

— Счастлив вновь видеть вас, Иван Дмитриевич! — воскликнул хозяин дома, протягивая руку для пожатия. — Что-то вы нас совсем забыли!

— Дела, Александр Николаевич, дела! Тоже насилу вырвался!

— Саша, дядюшка сейчас экзаменовал Гого по истории и географии, а мы с Оленькой слушали и восхищались! — раздался радостный голос женщины.

— И каковы успехи нашего юного студиоза? — с искренним интересом спросил Александр Николаевич.

— Изрядно! — коротко ответил Иван Дмитриевич. По тому, как радостно зарделся мальчик, стало понятно, сколь высоко ценилась такая оценка. — А вот по верховой езде — посредственно! Надо больше практиковаться, Юрий! — мужчина уравновесил строгость тона ласковым похлопыванием по плечу мальчика и вновь обратился к его отцу. — Мы позволили себе совершить сегодня небольшую конную прогулку. Надеюсь, вы не в претензии.