Римма Запесоцкая

Незаметно за разговором мы подъехали к станции Абрамцево, и я с сожалением сказала, что мне нужно выходить. Отец Александр ответил: «Жаль, мы могли бы ещё кое-что обсудить». И я подумала, что мой билет позволяет проехать ещё одну станцию – до Хотьково, где заканчивается тарифная зона. Так что мы продолжили разговор, и я не заметила, как и Хотьково осталось позади. И тут в вагон вошла женщина-контролёр и стала проверять билеты. Я смутилась и растерялась, вынула свой уже недействительный билет и начала что-то бормотать, достала кошелёк, чтобы доплатить или же заплатить штраф. Но меня поразила реакция отца Александра. Он, казалось, тоже смутился, начал шарить по карманам в поисках мелочи, чтобы вместо меня заплатить за билет. Обращаясь к контролёрше, он сказал: «Извините, это я виноват, разговорами задержал девушку, и поэтому она проехала свою станцию». Контролёрша внимательно посмотрела на отца Александра и, кивнув, ответила: «Это ничего, я понимаю», – и, не взяв денег, пошла дальше по вагону проверять билеты. Видно, контролёры на этом направлении знали отца Александра, ведь он несколько раз в неделю ездил по одному и тому же маршруту – до станции Пушкино и назад – до Семхоза. Хотя он был без рясы, в обычном костюме, но на лацкане его пиджака был прикреплён значок-крест, как это принято у священников.[83]

Григорий Зобин

«Однажды у меня на руках умирал человек, – рассказывал нам отец Александр. – Его родные просили меня крестить его. Но сам он такого желания не изъявлял, поскольку находился в бессознательном состоянии. Если бы этот человек хоть на миг очнулся и попросил крестить его, у меня бы не было и секунды колебаний! Но не мог я это сделать помимо его воли! А умер он так мирно и прекрасно, что дай Бог каждому из нас».

Александр Зорин

Однажды, кажется, это было в начале восьмидесятых годов, отец Александр Мень передал мне два целлофановых мешка с диафильмами. «Возьмите, сколько можете, побольше. Здесь их держать опасно». Разговор происходил в его доме. В мешках помещались туго скрученные рулончики, обёрнутые в бумагу, и на каждом рукою батюшки выведено название: «Тереза из Калькутты», «Зло и надежда», «Моисей», «Свет миру» и так далее – словом, вся продукция его «кинематографического» творчества. А может быть, только часть её, тираж наиболее ходовых диафильмов, которые он составлял и озвучивал, изредка прибегая и к нашей помощи. Например, фильм о Шарле де Фуко мы, его духовные дети, сделали сами, а в фонограмме «Зла и надежды» звучал голос о. Александра Борисова. Целлофановые мешки были увесистые, я спросил, откуда такое богатство, кто тиражировал. «Протестанты», – ответил отец Александр.

Диафильмы делали своё дело. Особенно «Свет миру», кадрированный из ленты полнометражного фильма «Иисус из Назарета» Франко Дзеффирелли. Они вместе с аудиокассетами стремительно разлетались по стране. Госбезопасность начала их отслеживать с Сибири.

Уже после смерти батюшки я не раз публично вспоминал с благодарностью анонимных помощников, которых, увы, никто из нашего окружения не знал. Конспирация сработала надёжно, как будто след их простыл.

И всё-таки след нашёлся. Подпольной деятельностью по производству «идеологического оружия» – диафильмов руководил Пётр Петрович Абрашкин, ныне здравствующий пастор баптистской церкви, президент Российского фонда «Христианское милосердие». Есть у него и другие титулы, которые я из экономии печатного места опускаю.

– Пётр Петрович, как вы нашли отца Александра? Или он вас нашёл?

– Вначале мы не знали никакого отца Александра. Знали Сергея Маркуса, скромного, интеллигентного молодого человека. Он православный, мы протестанты. Свело нас общее дело. Я вообще считаю, что христиане враждуют между собою, когда им делать нечего. У Маркуса была знакомая семья, друзья – жили неподалёку от патриархии. Бедная обстановка, тусклый свет; помню, вместо абажура на длинном шнуре спускается бутылка без донышка, внутри лампочка. Здесь готовили кассеты и оригиналы фильмов. Кассеты мы размножали на специальной машине. А диафильмы отдавали в студию мультфильмов. Она помещалась в бывшей лютеранской церкви, в Старосадском переулке. Мы быстро нашли взаимопонимание с её сотрудниками. Наши заказы они брали охотно, за деньги, конечно. Но, на всякий случай, часть заказов мы отдавали в Ригу и в Ленинград. Вдруг обнаруживается, что голос на плёнках отца Меня. Я знал, что Андрей Боголюбов и Эммануил Светлов и Мень – это один человек. Разумеется, читал его книги – сокровища премудрости. И вдруг мы с ним работаем. Страшновато стало… Но потом бывали у него дома, обсуждали всякие тонкости, будущие планы…

Я вижу некоторое преимущество диафильма перед кинофильмом, перед movie – движущимся кадром. Во всяком случае, для учебных программ. В статической замедленной подаче библейская история обретает большую символику. Нашему разбегающемуся сознанию надобно хотя бы на мгновение остановиться, чтобы понять неизменный для всех времён смысл Священной истории. Каждая картинка, остановленная хотя бы на минуту, говорит о непреходящей значимости каждой минуты… Разумеется, нужны и кинофильмы, повествующие о том же. Но ценность фильмотеки, которую создал отец Александр Мень, не устареет. С помощью Божьей мы вышли на эту уникальную форму проповеди.

Отец Александр видел однажды призрак. Он имел человеческий облик. И звук – потрескивание, как будто снимают синтетическую рубашку. Ощущение потрясающей гадливости. «Напугать меня трудно, – говорит отец Александр, – но здесь… как если бы за воротник таракан заполз».

– За эти годы в качестве «негра» написал «кандидатки» об эпохе Иисуса Навина, о ранних отцах Церкви, ещё что-то, забыл. Это к вашему вопросу, – улыбается отец Александр, – как зарабатывать на жизнь. Надо было семью подкормить. Так что я уже пятирежды кандидат наук».

– Были и докторские?

– Нет, кандидатского уровня. Предмета можешь ты не знать, но кандидатом быть обязан.

– Не Грузия ли заказывала?

– Украина.

1980 год. Мы разбираем вдвоём экземпляры ксерокопированного «Магизма»[30]. Раскладываем по стопкам, стопок много… Работать приходится полусогнувшись, а то и на коленях. Затекает спина, а отцу Александру при ощутимой грузности и совсем неудобно. Поэтому я пытаюсь спровадить его в кабинет, мол, до вечерней службы ещё далеко, сам управлюсь: «А у вас дела есть поважней». Но бесполезны мои увещевания.

Когда работа была почти закончена, кто-то постучал в дверь, и батюшка вышел из сторожки. Вернулся он минут через сорок, и одновременно с его возвращением с улицы грянуло дружное пионерское: «Спа-си-бо!!!» Я посмотрел в окошко: от ворот отъезжал автобус с детишками. Как он здесь оказался? Оказывается, они, проезжая в Загорск на экскурсию, увидели красивый храм (его только что отреставрировали к Олимпиаде). Учительница – отважная женщина – попросила шофёра завернуть к памятнику русского зодчества. Разыскала священника, который оказался тоже не робкого десятка: не может ли поводить по храму? Пионерам, дескать, надо знать… русскую историю. Сорок минут он их водил от иконы к иконе, и мне было искренне жаль, что я не присутствовал на этом рискованном уроке отечественной истории…