Днём участники конгресса регистрировались, а после обеда был приём. Его доклад на тему «Кариосистематика злаков» был запланирован на десять тридцать следующего дня. В отель вернулся в неплохом настроении, ощутимо приняв на грудь. Было ужасно приятно, что узнают, практически все, приветливо здороваются, непременно подходят, чтобы стукнуть стаканом о стакан. С не менее приятным удивлением отметил для себя несколько подобострастных рукопожатий, вроде того, что «…станете большим человеком, маэстро Штерингас, не забудьте о нас грешных…».

Он принял душ и решил позвонить на Чистые пруды. На тот случай, если Ницца ещё там. Извиниться. Кратенько. Потому что хуже от этого не будет, а у неё, возможно, частично спадёт вчерашний стресс. Одновременно подумал, что, если она начнёт по телефону, в открытую, обсуждать причину вчерашней размолвки, то он просто прервёт разговор, чтобы не огрести попутно ещё одну дополнительную неприятность. Из того места, откуда совсем не ждёшь. Но телефон зазвонил раньше, чем он успел додумать мысль до конца. Он поднял трубку. На том конце был Хоффман. Голос его был твёрд, как обычно, но слегка напряжён, что Сева сразу для себя отметил.

— У нас всё по плану? — спросил Боб. — Я имею в виду завтра.

Сева не колебался, ответ был давно ясен:

— Боб, это невозможно, я уже тебе говорил. До тех пор, пока… Ну, ты сам знаешь, пока — что…

Хоффман помолчал. Затем сказал:

— Я не хотел тебя расстраивать. Но раз в этом деле для тебя всё так важно, скажу… — Сева ощутил, как лёгкая судорога пробежала чуть ниже колен, прихватив икры ног. Причин для этого не было, но он почувствовал, что сейчас будут. И оказался прав. — Сева, Ниццу вчера арестовали. Подробностей не знаю. Я Кире вчера вечером звонил потрепаться. Она еле говорила, голос дрожал. Сказала, Ниццу вчера днём забрали на Красной площади: она вышла к Лобному месту и плакат развернула. Кажется, «Оккупанты, вон из свободной Чехословакии!» или типа того. В общем, откровенно повторила акцию, которую накануне восемь человек устроили, там же.

Сева не ответил. Он стоял, замерев, с трубкой около уха и думал… То, что Ницца способна на такой поступок, он знал. Но то, что она пойдёт и совершит его, теперь, после того, что произошло, плюнув на всё и на всех: на себя, на него, на отца, на остальных, — он не мог предположить. Это плохо укладывалось в голове, не находилось нужного места, чтобы как-то остановить этот обрывок мысли, скользкий, как плоский обмылок, зафиксировать его в сознании и вдумчиво исследовать. Он стоял и думал о том, что отныне он порвал с прежней жизнью и вступил в другую. Незнакомую. Чужую. Тоже по-своему страшную, хотя и безопасную, если всё произойдёт так, как он задумал. Вернее, придумал Боб, а он лишь согласился. Согласился? Да, согласился и прилетел в этот город, чтобы убежать из него на Запад, навсегда, вычеркнув, изъяв себя оттуда, где его любили. И немало ценили. А теперь? А теперь из него выкачали воздух. Вырвали вместе с лёгкими и горлом. Да и дышать уже не обязательно. И поэтому всё остальное не имеет значения.

Почему-то вспомнилась Параша, перекладывающая у него на кухне холодец из своего эмалированного лотка в его, Севкин.

— Мира Борисовна принесть назад просила, какой наш. А в твой — переложить. И ишшо хренку сказала, штоб не забыл, када кушать станишь. С хренком всегда лутше, злей будить…

Мысли прервал голос Хоффмана:

— Так я не понял, Сев, у нас всё по плану? Ты понимаешь, что в нынешних обстоятельствах это последний шанс? Или расшифровать тебе, что последует вслед за арестом Ниццы?

И тогда он ответил, удивившись сам себе, насколько спокойно прозвучал его собственный голос:

— Да. По плану. От десяти до десяти тридцати. Завтра. У колонн. Буду. Всё! — И положил трубку.

Утром, позавтракав в отеле, они поехали в Конгресс-холл вместе: с его штатным соглядатаем, Антоном Николаевичем. В лобби Сева замедлил шаг, осмотрелся, присел в кресло, достал из портфеля доклад и, просительно взглянув на сопровождающего, сказал:

— Антон Николаич, я бы хотел минуточек десять ещё полистать тут, если вы не возражаете, — он посмотрел на часы, — а то что-нибудь важное выскочит, а мне бы не хотелось. Я вас догоню, добро?

— Не вопрос, Всеволод Львович, листайте, листайте. Я в зале буду. До встречи, — и двинул в сторону коридора, ведущего в актовый зал.

Как только его фигура скрылась за поворотом, Сева резко встал, сунул доклад в портфель и быстрым шагом пошёл к выходу из Конгресс-холла. На улице незаметно осмотрелся. «Поверился» — как называл это Боб. Ему показалось, что кругом всё было чисто. И тогда он торопливо, но так, чтобы не слишком привлекать к себе внимание, зашагал в сторону железнодорожного вокзала.

Боб уже был на месте, у колонн. Когда расстояние между ними сократилось метров до пятнадцати, Хоффман сделал ему знак глазами и слегка кивнул головой, мол, иди за мной. Сам же направился к автомобильной парковке. Сева незаметно последовал за ним. Боб подошёл к большому серого цвета «Форду» с хельсинскими номерами, открыл водительскую дверь, сел. Дождался, пока подойдёт Сева, и кивнул ему на место рядом с собой. Сева забрался в машину.

— Значит, так, теперь слушай внимательно, — вместо приветствия Боб сразу перешёл к делу. — У нас довольно мало времени. Напарник обнаружит твоё исчезновение минут через двадцать. Ещё через полчаса кое-что поймёт. Всё поймёт — ещё минут через пять. Ещё через четверть часа объявит тревогу по своим каналам. — Он завёл двигатель, и они тронулись. Куда — Сева не спрашивал, целиком полагаясь на Боба. Тот же методично и внятно продолжал вводить в курс дела: — Паром отходит ровно в двенадцать. Плывём в Стокгольм, через Балтику. Как правило, таможенники спрашивают паспорта. А могут и не спросить. Но рисковать не будем. Скоро мы остановимся, и ты переберёшься в багажник. Машину я загоню на стоянку парома. Потом, когда пройдёт пара часов, попробую тебя оттуда выпустить. У меня оплачено два билета в каюту на двоих. Перед Стокгольмом снова заберёшься в багажник. Всё понял?

— Я только не понял, для чего нам Стокгольм…

— Отвечаю. Финны выдают беглецов, у них с вашими документ подписан, на государственном уровне. Шведы — нет. Не договорились пока. Ещё вопросы?

— Где у нас слабое место? — Сева пытался успевать переваривать всё, что говорил Боб, одновременно удивляясь такому профессиональному поведению своего друга. Но всё же сообразил задать этот свой вопрос.

— Таких мест у нас три, — не задумываясь, ответил Боб. — Первое и самое слабое — это если чекисты предпримут меры, о которых мы с тобой ничего не знаем и поэтому встречно ничего не предусмотрели. Второе и третье — если попросят открыть багажник. Здесь и в Стокгольме. Но такое бывает крайне редко. Если в Швеции потребуют, уже не страшно. Просто откроется другая тема, вот и всё. Так что всё самое неприятное, что может нас ожидать, — здесь, в Хельсинки. Будь он неладен.

— Есть ещё один довольно неприятный факт, о котором ты почему-то не вспомнил, — задумчиво проговорил Сева.