– Есть! – говорю. – Передать им что-нибудь?

От картины собственной казни Сталин совершенно потерялголову. Он написал записку: «Понятьев! Ты подлей, чем Яго Гете. Но Сталинпобеждает смерть, как Чкалов пространство и время… Пес! Пес! Пес!

– Передай. Пусть почитает перед смертью… Я – «агентгестапо»! Ах, негодяи! А войну вы накаркаете на головы себе подобных,накаркаете! Вы у меня по пять раз передохнете в атаках, а недобитых добьетГитлер!.. Когда, Рука, мы покормим, хотя бы в общих чертах с этой… Силой?

– Дело движется, Иосиф Виссарионоеич. Крематории дымят!Но много злоупотреблений. ЭТИ, бывает, для того, чтобы самим уцелеть,закладывают наших. Не успеваем разбираться.

– Иди. Спасибо. Ты и на этот раз не ошибся, –сказал Сталин.

Завтра, гражданин Гуров, мы гульнем. Шестьдесят лет все жедяде стукнет! Надо же было Ивану Вчерашкину вставить в мои туфтовые метрики этуславную дату. Любил он такие шутки…

После войны поехали мы с Пашкой на рыбалку… На этот раз выугадали: поехали мы на речку Одинку. Первый и последний раз был я там. На местенашей деревни даже угольков не осталось. Колодцы и те замело дерном. Ни кола,одним словом, ни двора. А колодина как лежала на берегу Одинки, так и осталасьлежать. Не обтрухлявилась, не сгнила, не сгорела, не вымылась дождем и снегом.Положили мы с Пашкой на нее скатерку белую. Бутылку достали, кулич, пасху, яйцакрашеные и курятину…

Я, помню, истерически веселился, болтал, чушь порол,понимал, что задумайся я сейчас о себе, о родных и всей нашей судьбе, и уже неотвлекусь, а может, и «поеду». Жить я не хотел. Казни мне обрыдли, а отецперестал сниться, видно, прокляв меня и потеряв надежду на встречу. Нопроговориться Пашке я не желал. Не из страха, что продаст. Просто не желал. Нои не хотел «поехать». Словно чуял, что мне предстоит рано или поздно встреча свами.

Выпили. Закусили. Похристосовались. – Да, Рука, –говорит Пашка, – теперь уже ясно, что эта Сила, эта падла, эта проклятаяИдея оказалась сильней нас. Если бы не война, ей была бы крышка с присыпкой.Сучка усатая понимала это, понимала! Знала о скоплении войск на границах, тоесть фактически о самой войне. Все думают, что он до последней секунды надеялсяна то, что Гитлер одумается, покипятившись, но войны не начнет! Да, он,сукоедина, боялся как раз упредительного выступления, которое могло бы,действительно, пужануть фюрера, и тогда неизвестно, чем кончился бы для Сталинатот период истории… Царство небесное всем погибшим из-за этой усатоймандавошки! Не свалить нам теперь Идею, Рука. Не свалить. Пол-России вразвалинах. Как-никак, а жить надо. Строить и жить. И без лозунгов мудацкихлично мне в моей области не обойтись. Обидно. И временами, веришь, страх меняберет: ору я с трибун насчет вперед к коммунизму и понимаю, что пустота,бездонная пустота за моими словами, ничего за ними нет, но все-таки ору,цитирую, втолковывая, не веря ни одному своему слову, но что бы я, думаю,сказал в этот момент другое? И знаешь, кому завидую тут же на трибуне? фордукакому-нибудь или губернатору штата Техас. Ну, почему они не шаландаются помитингам пару раз на дню? Не призывают они повышать эффективность, улучшатькачество, не целуют токарей и фрезеровщиков за перевыполнение плана, не плачутот счастья, когда сообщают им о миллионном метре ситца, сотканном героическимколлективом, и не бегут, в свою очередь, сообщать об этой сногсшибательнойновости Рузвельту и Трумэну. Не бегут, не митингуют, не волокут никого вкоммунизм, а уголек рубают, нефть гонят, автомобилями весь мир завалили, жратвыу них полно, хотя Трумэн не лобызается с доярками и не награждает фермераорденом трудового американского знамени… Блевать меня, Рука, тянет о всей этойговорильни, и здравиц. Обобранные до нитки крепостные мои крестьяне снятся мнепо ночам и, бывает, по неделям не вылазит из башки гнусное, рабское словотрудо-день… тру… тру… тру… тру… Как напьюсь, так вылетает оно до следующегозапоя. Неужели же, Рука, так и подохнем мы в этой лжи, с дубинками дапогонялками в рунах, раскидывая народу по праздникам прянишные ордена и медали?Как ты думаешь, Рука?

Крепиться у меня больше не было сил. Губы задрожали, я упал,спрятав голову в ладони, на колодину, на то месте, куда вы усадили меня тогда,бутылка упала, яички пасхальные покатились по первой травке с берега в речку, ая вою в голос, как в детстве, и не верится мне, что вот сейчас утру я слезы,облегчие душу, гляну вокруг и не увижу ни деревни, ни телят на выпасе, нипервого гусиного выводка, ни отца в огороде, ни мать, идущую с коромыслом поводу, не верится мне, что я ничего не увижу и что я – это я – одинокое,бездомное, искалеченное существо, отправившее на тот свет несколько десятковтаких же, в общем, жертв дьявольской силы, как я.

Пашка силком оторвал меня от колодины. Я обхватил ее рукамии не хотел вставать…

Что с вами, гражданин Гуров?.. Встаньте с пола!.. Встать!Прекратите рев!.. И не уверяйте, что пронзила вас вина передо мною… Не верю… Выотчаянно хватаетесь за соломинку, а если бы не потеряли способностиздравомыслия, то поняли бы, что нет у вас шансов на спасение… И не веселитеменя сбивчивыми извинениями. Это очень смешно. Пардон, дядя, я вам яичкиотморозил! Смешно…

Ну, хорошо. Раз вы уверяете, что в душе вашей произошел«критический сдвиг и перелом», если правда то, что «пронзила вас вина» и вы«как бы побывали в моей шкуре», ощутив мое унижение и боль, то колитесь!Замочили вы лично Коллективу Львовну Скотникову?.. Опять «нет!»… Но и я нефрайер с седыми висками. Ты ищешь, крыса, шанса, последние лихорадочноперебираешь варианты! Критический сдвиг в тебе, видите ли, произошел! Последнийраз спрашиваю: убивал? .. Нет. Хорошо. Рябов! Давай сюда вещественныедоказательства паскудной вины Гурова. Он мне окончательно надоел…

Характер вашего отчаянного запирательства становится мнелюбопытным, но допустить, что преступление вытравлено из вашей памяти, какглист из пуза, я тоже не могу… Помолчите. Раз я решил расколоть вас, торасколю. А вот зачем мне вас раскалывать, вам знать не положено. Если вы игрок– попытайтесь разгадать мою комбинацию… Не можете?.. Вот и помалкивайте.

В разговоре с Вигельской я напоролся на интересную деталь,уверившую меня в вашей виновности. Мадам, бешено ревновавшая своего мужа,обшмонала однажды его пиджачишко. Что же она надыбала в нем? .. Извините, чтоопять пользуюсь лексикой тюремных надзирателей… Она надыбала в немсвидетельство о смерти Коллективы Львовны Скотниковой, заранее приготовленноеВигельским.

Сюжет складывался так: после одной из истерик Вигельскойдоктор якобы на коленях молил ее прощения и поклялся навсегда покончить с однойсвоей невинной связишкой, в которой ничего, кроме непроизвольных эрекций, поего словам, не было. Вигельская решила, что «невиннная связишка» это –Скотникова, и романтически-страстно ждала ее уничтожения. Заяви она тогда ворганы или предупреди Коллективу, и опять-таки, кто знает, как сложилась бываша судьба… Вигельская восхищалась несколько дней своим мужем, решившимся, какона полагала, на высшую меру ради сохранения семьи… Милая ситуация…