Два сапфира. Два рубина. Алмаз, ограненный кругом, потому похожий на обыкновенную стекляшку. Разве что сила, заключенная в этом шаре, величиною с детский кулак, пугает.

– Они жили. Строили свою страну… страны… кто-то остался, кто-то ушел. Кто-то утратил знания, а кто-то сумел приумножить… полагаю, твои родичи сумели предвидеть многое. Они взяли союзников послабее, с помощью их одолевши сильных. А после окончательно подмяли слабых под себя. Это место ведь непростое, ты чувствуешь?

– Так же, как и ты. – Шапка тяжела. Нет, весу собственно в ней немного, но силы она пьет изрядно и потому ощущение, будто держит Лешек в руках целую золотую жилу.

– Верно… они не просто принесли жертвы, но… особые… те, в ком текла та же древняя кровь, что и в твоих предках.

– Как и ты?

– Как и я… Люди поразительно мало внимания уделяют собственному прошлому.

– Значит, Кульжицкая была нужна…

– Сила была нужна, – Мишка сунул руку в карман и вытащил синий камень, а рядом на ладонь лег и красный. – Твой хромоногий пес знает ничтожно мало. Мне не нужна была вся душа, мне хватило лишь той малости, в которой жила любовь. Примеришь?

– Воздержусь.

Отец надевал шапку на коронацию, ибо того требовал обычай. Он ничего не сказал. Даже матушке не сказал, хотя она обмолвилась, что ему сделалось дурно, что после коронации он слег на сутки, и этого хватило, чтобы создать другую шапку.

Разве так сложно повторить ее?

Пара собольих шкурок. Золото. Каменья.

И встроенные ментальные усилители, которые создают то ощущение оглушающей мощи, что влияет на людей. Военная разработка, да… закрытая, полузабытая, но вот же, пригодившаяся. Оно, конечно, кому случалось примерить истинную шапку, тот с поддельною ее не спутает.

Но кому?

– Правильно… она ничего не берет даром. К сожалению, даже Ветрицкий о ней мало знал, а твой Бужев и подавно. Младший сын, которого и не учили-то толком, да… упущение. Знаешь, я как представлю, сколько всего утеряно из-за глупого этого обычая передавать знания лишь наследнику. А с другой стороны, может, оно и к лучшему?

Он протянул руку, коснувшись меха.

– Та вторая девушка…

– И она тоже… правда, в ней кровь совсем ослабла, но мне ведь много не надо. И другие… их оказалось несложно найти. Ты вот, к примеру, знаешь, что многие здесь служат поколениями? Да, Смута проредила, но после люди вернулись, а заодно вернули своих детей. И не все эти дети были только их. Понимаешь? Времена прежде были вольные, вот и… хорошее место охоты.

Мишка высыпал горсточку камней.

– Поставь ее, да на пол, не бойся, пылью ее не попортишь… О чем это я? Так вот, Ветрицкий бредил этой самой шапкой… подозреваю, будь он уверен, что сил хватит удержать, сам бы добрался. Он и меня видел лишь, скажем так, временною мерой… женил бы, дождался бы наследника, а там… когда человек жаждет власти, его не удержать.

– А ты…

– А я слушал. Я помогал. Я подумал, что если что и способно мне помочь, то она. Ты знаешь, что благодаря ей нам покорились племена диких югров и татарва? Та, прошлая, которая ходила на эти земли за добычей? Что эта мощь проложила водные пути, что сокрытых в ней сил хватит даже на то, чтобы выстроить лестницу в небо? Так он говорил. Только дело не в том, что силы есть, дело в том, чем за них платить. Ничего не бывает даром, да.

Он опустился на грязный пол и пальцем перебрал камни. Подцепил один, тусклый, некрасивый с виду, и вогнал в золото.

– Сила за силу… Ветрицкий уверял, что ни твой отец, ни ты не решитесь воспользоваться ею. Что если бы дорогой дядюшка хотя бы изредка давал себе труд выходить в люди с нею, то ни у кого и мысли не возникло бы о бунте, что все дело в крови, которая ослабла. Вы стали слишком уж… обыкновенны. Чистые руки – дело, конечно, хорошее, но за эту чистоту приходится платить другим. Мой отец вот оказался чересчур благороден. А его брат – труслив… не знаю, как еще сказать? Он бы мог попросить… скажем, здоровья для своего сына. Здоровый наследник серьезно укрепил бы его позиции. Конечно, пришлось бы отдать кого-то из своих детей взамен… А что? Ничего не дается даром… Но можно было бы не из своих. Правда, не одного, а, скажем, десятерых или сотню – древние артефакты прожорливы.

Один из камней не удержался на золотой пластине и был с раздражением отброшен в сторону.

– И переборливы без меры, – проворчал Мишка. – Я не сомневаюсь, что в отличие от твоего батюшки Николай знал об особенностях Мономахова венца. И мог бы воспользоваться. Но не захотел… И что в итоге? Вся его семья мертва, включая несчастного мальчишку. А с ними погибли и тысячи других, ни в чем не повинных людей. Так что вся эта брезгливость ни к чему хорошему не приводит.

– От брезгливости тебя избавляли.

– Не без того, – согласился Мишка, украшая каменьями шапку.

Выходило… ловко.

Вот смуглые пальцы цепляют камушек, крутят, будто пытаясь определить ценность. Затем силой впечатывают в золото. А то, еще недавно плотное, размягчается, расползается, принимая подношение. И тусклый камушек вспыхивает.

– Мне позволялось многое, а многое приходилось делать, доказывая, что я способен на поступки. Мне пришлось играть удобную для них роль. На самом деле после того, что случилось с Хеленой, я даже в чем-то понимал тетку с ее одержимым желанием избавиться от этого несчастного Стрежницкого. Впрочем, если подумать, то теткина любовница сама была виновата… как и я.

Камней было… много.

И за каждым стояла оборванная жизнь. И надо было бы помешать, остановить, призвать родовые силы, обрушить на негодяя, но Лешек ждал.

– Что до Ветрицкого, то я понимал: мне нужны были его знания, а еще его связи. Не подумай, я не собираюсь занимать трон, я хочу лишь вернуть ее. Прежнюю. И я знаю, что она может, что… если накормить ее досыта, то она исполнит любое, самое безумное желание! А я не безумен. Я знаю, что Хелена жива, что она просто заблудилась где-то там, между живыми и мертвыми. И она вернется. Ко мне. А потом мы уедем. И ни ты, ни отец твой никогда более не услышите о нас… я знаю. Я все придумал…

И теперь, кажется, Лешек действительно понял, что такое безумие, которым пугали менталистов. Оно и на безумие-то не похоже.

Ведь что дурного в желании вернуть душу любимой?

Или вот уехать?

Далеко, как он говорит, на Север, где небо бескрайнее лежит на вершинах вековых елей. Где реки столь широки, что с берега иного берега не видать. А воды их – свинец и слюда.

Где солнце летом жарит так, что из дому не выйти.

А зимой снега ложатся, укрывая весь мир. И единственное, что остается не белым, – черное небо с искрами звезд.

Он, безумец, говорил и говорил.

Про Север.

И про дом, который поставит сам, ведь у него хватит сил. Про двор и частокол. Крыльцо резное. Он выбрал узор и научился держать в руках инструмент, ведь без него там не выжить. Про полы из белого дерева, что растет лишь в одном месте. Оно редко и ценно тем, что даже в самую лютую стужу остается теплым. По таким полам ходить одно удовольствие.