Конечно же, Гамлета — до самой смерти — играл Высоцкий. Спектакль создавался именно «под него». Точно так же, как «Павел I» создавался только под Олега Борисова. Высоцкий не называл случившееся (согласие Золотухина репетировать и играть Гамлета) предательством, но говорил, что Золотухин «предал самого себя. Он знал, что не потянет Гамлета, и взялся за эту роль. Он бы ее испортил».

Отъезды Высоцкого за границу ставили, по мнению Валерия Золотухина, «производство — то есть, театр — в определенную от него зависимость». «Мы, — пояснял Золотухин, — собирались с „Гамлетом“ на фестиваль, и Любимов для подстраховки приказом своим назначил на роль Гамлета меня… Репетировать мы начали в то время, когда Володи в стране не было. Все шло нормально, Любимов был доволен моей работой. Тут приехал Высоцкий и, узнав, что я репетирую его роль, заявил: „Валерий, если ты сыграешь Гамлета, в день твоей премьеры я уйду. В самый плохой театр“. Хорошо зная Володю, его угрозу, продиктованную уязвленным самолюбием, я всерьез не принял. Гамлета же мне не пришлось сыграть по чисто техническим причинам: Любимов вынужден был бы полностью перекроить под меня готовый спектакль, построенный на индивидуальности Высоцкого».

То есть не сложилось у Золотухина с «Гамлетом» не потому, что признал свое согласие играть Гамлета (не подчинение было, как в армии, приказу Любимова, а предложение режиссера и согласие актера — только потом появился приказ), не потому, что задумался над угрозой Высоцкого, а всего лишь «по техническим причинам». Не будь их — сыграл бы Гамлета при живом Высоцком. (После смерти Высоцкого Юрий Петрович Любимов спектакль не возобновлял.)

Когда Золотухин начинал репетировать Гамлета, репетировать переставали Алла Демидова (Гертруда) и Вениамин Смехов (Клавдий). «Алла и я, — говорит Смехов, — предчувствовали реакцию Володи».

«Я уж сутки, полтора суток, — записал в дневнике Валерий Золотухин 13 февраля 1992 года, — живу в ознобе от звонка Хейфеца, через два слова которого я понял, о чем будет речь. Олег Иванович Борисов очень болен, играть Павла I не может, „ищите замену“… Назывались артисты, но когда было названо имя Золотухина, все единодушно сказали: „Это класс!“ „Похоже, они правы“, — заметил я Хейфецу. — Итак, мне предложено заменить… что я пишу „заменить“? — сыграть вводом Павла I, и срочно. Где-то с 20 марта до 1 апреля. Что это?! Бог помогает мне. Господь посылает мне шанс. Использую ли я его? Но ведь это будет грех великий, если я не сделаю этого. Господи, помоги мне!! Сергий Преподобный! Дай мне силы!! Пошли мне напутственное благословение в этом плавании. И я совершу…»

Каким виделся Золотухину Павел? «Я, — говорил он, — хочу к Павлу I подойти похудевшим, истощенным, изможденным внешне — тогда я буду чувствовать себя уверенно… Мне Павла надо сыграть! Гениально». Внешний эффект — для себя? С борисовским представлением о Павле сравнения быть не может.

И потом, уже после премьеры, записал в дневнике 23 марта 1992 года: «Как бы там ни шло, я сыграл Павла I и обеспечил театру за кои-то веки аншлаг. Я Павлом послужу русскому отечественному искусству. Об императоре оном много передач, и был он, оказывается, славным царем и много для отечества сделавшим за короткое свое несчастное правление». Аншлаги ЦТСА обеспечили Олег Борисов, Леонид Хейфец, название спектакля, а — не Золотухин «за кои-то веки»…

Хейфец тогда, в марте 1992 года, не был многословен, и это очень насторожило Золотухина. Но одно признание режиссер сделал — для актера — важное: «Теперь мы можем говорить откровенно, роль сыграна. До этого мы ведь тебе врали… Усыпляли тебя… Это хорошо, что ты не видел спектакль, не видел Борисова… и ничего не знаешь, какая была пресса, какой был шум вокруг спектакля… На тебя ничто не давило… Иначе ты мог и не согласиться… Когда была названа твоя фамилия, встречено это было с восторгом. Но когда начал репетировать, многие потускнели… да, сыграет, но… И должен тебе сказать с полной откровенностью — ты победил. Ты выиграл по всем показателям, на все сто процентов. Ты победил партнеров… они стали твоими союзниками. В театре ведь ничего не скроешь, и все разговоры доходят до меня. Первая твоя репетиция-читка, когда ты был, скажем так, „из гостей“, насторожила, а что это он так? Театр Красной армии — особый театр. Здесь еще живы традиции… здесь работают замечательные актеры… И ты хорошо вошел. Тебя приняли, что очень и очень немаловажно».

Не критики тех лет, не коллеги, а билетеры — главные (для Золотухина) оценщики его работы в «Павле». «Билетеры, — записал он в дневнике 27 марта 1992 года, — были в восторге от Павла I — лучшая роль, лучше всех таганских, вместе взятых. „Вы для нас открылись (действительно, нет пророка в своем отечестве). Билетерша сказала, что с Золотухиным ей больше нравится, чем с Борисовым“». Ну, если уж билетерша сказала!..

Блестяще сыгранный Олегом Борисовым Павел потрясал. Точность красок. Быстрая походка, замкнутые за спиной руки, резкие интонации и внезапная «паранойя чувств» говорили о почти медицинской наблюдательности актера. «Борисов, — считает Анастасия Вертинская, — был беспощаден к Павлу. Вопреки принципу „ищи положительное в отрицательном“, Олег Иванович не оправдывал самодурства Павла, его жестокого, неоправданного деспотизма. Приступы властолюбия перемежались с пафосными идеями народного блага. Агония нарастала, не замечая гибельного исхода. Мне кажется, Борисов был, как никогда, обнажен в своей ненависти к диктаторству. Это была последняя роль, в которой зритель видел его на сцене».

Глава восемнадцатая

Миф о несносном характере

Молва о плохом, просто-таки несносном характере Борисова пошла из Киева, из Театра им. Леси Украинки. От актера Юрия Мажуги, как-то заявившего: «Человек — г…о, а артист (колеблется)… артист — хороший». «Спасибо и на том», — записал в дневнике Олег Иванович. Когда у Олега Базилевича поинтересовались, каким он запомнил характер Борисова (и промелькнуло в вопросе слово «труднейший»), Олег Петрович ответил: «Его характер, на мой взгляд, был мягким. И лично мое ощущение: Борисов, словно магнит, притягивал к себе творческий Киев 1960-х годов — он был в городе одной из главных молодых звезд той поры».

«Наверное, — рассуждал сын Олега Ивановича Юра, — у него действительно был непростой характер. На людей, которые его не знали, папа мог произвести ошарашивающее впечатление. Мог сказать что-то резкое, неприятное. Особенно он не терпел хамства, лицемерия, ханжества, предательства».

Каждый реагирует на такие вещи в силу своей стихии. Борисов был человеком огненным, и некоторые старались его избегать. Те же, кто хорошо его знал, понимали, что эти вспышки, особенно по пустяшным поводам, надо пережить: через три минуты он отойдет и забудет о плохом. Если же причина