Джамал ад-Дин был ремесленником-ювелиром, держал лавку на базаре, но, окончив медресе, получил возможность развивать свои поэтические способности при дворе. Помимо литературного таланта и ювелирного мастерства, Джамал искусно рисовал, за что современники прозвали его Джамал-художник (Джамал-наккаш), а деятельность его на этом поприще вошла в историю изобразительного искусства в Иране. Как панегирист Джамал ад-Дин служил высокопоставленной фамилии Са‘идийа, получив от своих меценатов титул сайид аш-шу‘ара («господин поэтов»). В списке его восхваляемых 28 имен, среди которых есть и представители династии Сельджукидов, и военачальники из Мазандарана, и ряд других родовитых адресатов. Несмотря на талант и множество покровителей, поэт постоянно жалуется на тяжелое материальное положение и намекает на скупость исфаханских меценатов:

Не приведи господь, каков я стал, раздобывая ломоть хлеба!

Собаке лучше жить, чем мне. А я – поэт.

Все объясню, в каком я положеньи,

Когда признаюсь: я из Исфахана.

О положении моем сказать бессилен стих,

Хотя среди поэтов я – султан[65].

О жизненных трудностях в своих стихах говорит и сын поэта Камал ад-Дин Исма‘ил, который даже предположил, что ему придется покинуть среду царедворцев и вновь заняться ремеслом и торговлей. Упрекая одного из своих покровителей в недостаточной щедрости, он писал:

Ужель ты хочешь, чтобы я в дни твоего правленья,

Простясь с улемами, подался на базар?

Сохранившиеся стихотворения исфаханских авторов, в особенности кыт‘а, позволяют представить частную жизнь поэтов ис фа ханского круга в конкретных деталях. Это дало возможность исследовательнице их творчества Зинаиде Николаевне Ворожейкиной реконструировать многие интересные черты придворной службы при средневековых иранских дворах – материальное положение поэта, его ролевые функции, его самосознание, взаимоотношения с меценатом и другими поэтами, правила обучения стихотворному мастерству.

Диваны поэтов-исфаханцев сохранились не полностью и в значительной степени восстановлены с использованием стихотворений, содержавшихся в различных сочинениях того времени – антологиях, поэтологических и лексикографических трактатах. Состав Диванов Джамал ад-Дина ибн ‘Абдарразака и Камал ад-Дина Исма‘ила вполне традиционен: в них представлены и касыды, и строфика, и малые формы.

Особый интерес представляют касыды, написанные с использованием сложных рифм, радифов и других видов сквозных повторов. Так, одну из своих касыд Камал ад-Дина Исма‘ил строит на сквозном повторе слова му – «волос», которое употреблено в 94 бейтах 102 раза. Возможно, это стихотворение сложено как неполный ответ на упоминавшуюся ранее касыду Ам‘ака Бухараи с повтором слов «волос» и «муравей». Стихотворения с особым техническим заданием вообще играют важную роль в Диванах исфаханских поэтов. Одним из выдающихся образцов такого усложненного описания может служить получившая широкую известность «Снежная касыда» того же автора, сложенная по случаю исключительного снегопада в Исфахане. Она написана с радифом «снег» (барф), и каждый из 58 бейтов дает метафорическое описание снега в новом контексте:

Такого снега никому не доводилось видеть!

Словно проглочена земля блестящей пастью снега.

Хлопковым зернышком – не боле! – в глыбах хлопка

Вершины гор пропали в глыбах снега.

Напала страха дрожь на стороны вселенной

От бешеной атаки полчищ снега.

Образ обильного снегопада ассоциируется в панегирике с неистощимой щедростью господина: небо похитило серебро снега, которым осыпает землю, из богатой казны повелителя.

В концовке касыды, явно рассчитанной на смеховой эффект, поэт намекает на желательность вознаграждения в виде шубы с «барского плеча»:

С десницей Моисея, льющей свет, слова мои сравни, звучащие

                                                                               о снеге,

Лишь не было б докуки для тебя в сем бесконечном описанье

                                                                                   снега.

На этом кончу… Впору в шубу влезть –

Так веет холодом от этих строк со снегом!

Традиционно входящие в касыду элементы самовосхваления в некоторых случаях выделяются у исфаханцев в самостоятельную разновидность касыды. В касыдах фахрийа поэты отстаивают свой высокий социальный статус, подчеркивая роль идеального слуги при господине, и сравнивают собственный поэтический талант с мастерством выдающихся предшественников. Во многих стихах такой тематики присутствуют и элементы поэтической рефлексии, когда поэты, по существу, рассуждают о критериях совершенства поэзии и о своем месте в традиции.

Просьбы о вознаграждении (таказа, талаб) образуют особую жанровую разновидность стихов исфаханских поэтов. Подобные челобитные составлялись по различным, сугубо конкретным поводам, таким как задержка жалованья, в том числе и годового, нехватка фуража для конюшни, желание иметь почетный халат и т. д. Все эти стихи являют собой образчик эпистолярного жанра и неизменно начинаются с прямого обращения к патрону: «О господин!»; «О справедливый господин!»; «О щедрый!»; «О ты, великий!» и т. п. Некоторые из этих стихотворений носят характер официального документа, их подавали в письменном виде, и они требовали резолюции господина и его подписи, просьба о которой венчает многие прошения. Камал ад-Дин Исма‘ил пишет:

О ты, что утвердил своим каламом щедрости каноны!

Что ж ныне твой калам склонился к их забвенью?

Зачем про мой паек он пишет «отказать»?

Пускай напишет «дать» – и легче, и быстрее.

Великодушье прояви, поставив подпись под «в двойном

                                                                  размере»,

Ведь для меня в ней – всё, чем жив я в этом мире.

Одним из частых приемов челобитных, выдержанных в шутливом тоне, является введение просителем в стихи образа голодной лошади. «Лошадиные» прошения составляют особый род смеховой поэзии исфаханских авторов. Так, например, Джамал ад-Дина ибн ‘Абдарразак составляет кыт‘а от имени своей бедной лошадки:

Есть у меня лошаденка по имени Вечный Пост,

Недели проводит безмолвно в самом строгом посту.

Днями она в бессилии, как барс утомленный, спит,

Ночами стоит в карауле, как пес, сторожит дом.

Безропотная годами, с понуренной головой,

По временам она всё же поклоны бьет до земли.

Просит клочка соломы, слезно молит о нем,

Сроки уж все миновали, соломы же нет как нет!

Праздник у нас сегодня, волей-неволей каждый

Рот свой едой оскверняет: пост-то ведь миновал.

Если окажет милость нам господин наш щедрый,

То ячменя и соломы нам соизволит дать.

Или – пусть даст указанье, чтобы по шариату

Велено было поститься и в этот праздничный день!

Подобные «лошадиные» челобитные наиболее выразительны среди других видов прошений. При сугубо конкретном изложении просьбы, по форме и образности они сближаются с баснями или притчами. Нередко они имеют законченный сюжет, включают