— Не радуйся заранее. То, что ты зовешь слепотой, всего лишь временная болезнь глаз, самых проницательных и зорких… Но ты не ответил мне на вопрос.

— Напрасно не доверяете мне, святейший отец. Я клянусь, что, пока Оттон жив, я не посягну на германскую корону. Но если бог призовет его к себе, кто же более достоин короны, как не последний Лиудольфинг?

Серьезным, проницательным взглядом смотрел папа на уходящего Генриха. Когда он был уже у двери, его догнал холодный, настороженный вопрос:

— А не захочешь ли ты помочь богу, чтобы он призвал Оттона к себе?

Генрих резко повернулся и еще больше побледнел.

— Клянусь! — воскликнул он, поднимая глаза к небу. — Клянусь, об одном лишь молю бога, чтобы как можно дольше продлил жизнь Оттону. И еще о том, чтобы вновь склонил сердца германцев к тому, кто отрекся от своего германского происхождения… Неразумный ребенок! Он забыл, что лишь на германские плечи может опереться…

— Не только, герцог, — закончил разговор папа.

Оттон не сразу узнал о заговоре Виллигиса. Узнал он от папы, а не от Генриха, который уехал под Верону, получив довольно слабое подкрепление. Узнал же во время очередной бурной стычки из-за греческой невесты.

Случилось это вблизи Рима на склонах Соракты, перед воротами Патерна. Епископ Бернвард посоветовал императору избрать этот замок резиденцией на все время осады Рима. Повсюду в ином месте его могла подстерегать измена: любой лангобардский граф в своем замке может покуситься на императора мечом, ядом или путами. А войском в Патерне командует брат епископа Тамма. Лучшего убежища не найти.

Перед Патерном к императору присоединился маркграф Гуго с несколькими сотнями всадников, среди которых Аарон сразу разглядел Тимофея. Оттон жаловался на головную боль и тошноту — он поскорее хотел лечь в постель. Конь его далеко ускакал вперед, оторвавшись от всей процессии, только Сильвестр Второй поспевал за императором. Аарон знал от папы, что он еще раз хочет попытаться отговорить Оттона от женитьбы на базилиссе. И поэтому спешил, так как Оттон намеревался сразу же по приезде в Патерн собрать остатки драгоценностей, которыми располагал, и выслать их с Пандульфом Салернским в Бари, куда должна прибыть невеста.

— Святейший отец, но ведь отказ императора будет страшным оскорблением для базилиссы, которая уже в пути. Базилевсы никогда не простят этого императору. Они станут его смертельными врагами.

Сильвестр Второй окинул Аарона удивленным взглядом.

— Они не новые враги. Однако ты стал болтлив, сын мой.

Аарон покраснел и вздрогнул.

— Прости, святейший отец, — сказал он со слезами, — больше не позволю себе. Но могу ли я задать вопрос?

Папа усмехнулся:

— Узнаю прежнего Аарона. Спрашивай.

— Святейший отец как-то вразумлял меня, что государя императора никто не сможет отдалить от Феодоры Стефании убеждением, а лишь образом женщины, возникшей в его мечтаниях. Но ведь взор государя императора никогда доселе не видел базилиссы. Так как же, не видя ее образа…

— Не видя ее образа, говоришь? Заблуждаешься, сын мой. Он видит ее образ… — Папа неожиданно смолк. И лишь после длительной паузы закончил прочувствованным шепотом: —…Это образ его матери.

Аарон остался далеко позади и не слышал даже обрывков разговора императора с папой. Но они долго разговаривали, еще и в воротах замка, уже сойдя с копей, так что Аарону, когда он приблизился к воротам, удалось услышать, как Оттон воскликнул с беззаботным весельем:

— А это уж совсем другое, святейший отец. Тогда бы я бросил против греков всю мощь германских дружин. Но только тогда.

— Ты не должен так легковерно полагаться на германские дружины, — грустно сказал папа.

И рассказал ему о заговоре Виллигиса.

Оттон бессильно опустился на грязный снег и закрыл лицо руками.

Свита подтянулась, спешилась и окружила императора тесным кольцом.

— Я был могущественнейшим из могущественных владык, — сказал он глухо, не отрывая рук от лица, — Римским императором, Цезарем Августом… предводителем бесчисленных дружин, дважды королем… А сейчас… кто я?

— Владыка этого замка, — с простодушным пылом крикнул Тамм, брат епископа Бернварда.

— Счастливый жених базилиссы, любезный союзник могущественной империи, — воскликнула Феодора Стефания.

Оттон отнял руки от лица и устремил усталый, почти изнемогающий взор на Феодору Стефанию.

— Базилисса прибывает сочетаться браком с могущественным Цезарем Августом, а не с оставленным всеми бедняком, — простонал он хрипло.

Он встал. Долго водил глазами по лицам, которые его окружали. Искал, выбирал. Остановил взгляд на Тимофее.

— Юноша, — воскликнул он голосом, полным радостного возбуждения и надежды, — Иоанн Феофилакт, гордость и украшение Рима, поклялся мне, в благодарность за спасенную жизнь, в верной службе от своего имени и от имени всего тускуланского рода. И я требую: окажи мне услугу. Приказываю тебе незамедлительно отправиться в дальний и трудный путь, в Польшу, славянскую страну. Найди Болеслава, патриция империи. Скажи ему: императорская вечность призывает тебя, прибудь немедленно.

С минуту скрещивались молча зеленые и черные глаза. Глаза горящие и холодные.

— Я отправлюсь, охотно отправлюсь. Давно мечтаю я о таинственной славянской стране. Найду Болеслава. Передам ему: прибудь. Но я думаю, господин мой Оттон, что из Польши в Рим трудно прискакать на палочке, даже посеребренной. И еще думаю, что не будет очень уж спешить к тебе Болеслав, которого ты лишил обещанной короны, как и меня ты лишил обещанной женщины…

— Как ты смеешь, щенок! — крикнул маркграф Гуго.

Оттон перевел взгляд на Феодору Стефанию.

— Смотрите… смотрите на них, — пробормотал он трясущимися губами, — на этих двоих смотрите… на их глаза, на их губы… Они смеются… смеются так же, как тогда… она с Кресценцием… Надо мной смеются… и Рим надо мной смеется… Во всем Вечном городе только две пары зеленых глаз, и они смеются…

— Пойдем, Тимофей, я хочу с тобой поговорить наедине, — сказал Сильвестр Второй.

Аарон до позднего вечера прохаживался по двору замка. Думал об Оттоне, о Феодоре Стефании, о Тимофее. Невеселые были его размышления. В ушах все еще слышалось косноязычное бормотание Оттона, все еще вызывали ужас слова: "Рим смеется…" А ведь Тимофей вовсе не смеялся. И Феодора Стефания тоже. Только от слов "во всем городе две пары глаз…" легко улыбнулись ее красивые зеленые глаза. Но не Тимофею предназначалась улыбка, а Сильвестру Второму.

Когда внесли факелы, при их кровавом свете Аарон увидел Тимофея. Тот сидел на большом камне в углу двора. Глаза его были закрыты руками. Аарон тихо приблизился к своему другу. Отвел руку от его глаз. Она была мокрая. В третий раз с тех пор, как они познакомились, увидел Аарон, что Тимофей плачет.