незначительность. Дабы Небожители, упаси Светлые Чертоги, не заподозрили никого из присутствующих в непочтительности и высокомерии или того хуже – в неподобающих мыслях и сомнениях по поводу их существования.

Точнее, в контакт с ними входил только вождь. А остальным самцам стаи полагалось брать с него пример. Самок же вообще не допускали к столь важному и ответственному обряду: не женское это дело, пусть лучше с дракончиками возятся.

По могучему телу Бруна пробежала судорога, его плотно прикрытые массивными кожистыми складками глаза широко раскрылись и полыхнули ослепительно-алым огнем. Это был знак того, что контакт благополучно завершен и что воля Небожителей сейчас будет доведена до всех членов стаи.

Вот тут недотепе, на свою беду забредшему на драконье сборище, полагалось бы сначала остолбенеть на пару секунд, потом испустить дикий вопль и помчаться наугад в темноту, не разбирая дороги, с бешено колотящимся сердцем и вставшими дыбом волосами… Но это было исключено: двуногие сюда не только не забредали, но и не могли забрести. Даже чисто теоретически. Невидимый, но могучий барьер, построенный в бесконечно далекие времена кем-то из Небожителей, надежно оберегал драконий народ от непрошеных визитеров. Сами драконы могли при необходимости его преодолеть, если искали приключений или добычи за пределами родной земли или если приходил вызов от двуногих с напоминанием об очень давней, но бесценной услуге, оказанной драконам их предками, которую до сих пор приходилось отрабатывать… Люди же – никогда. Пытались бессчетное количество раз (ибо как искателей приключений на то место, откуда у дракона растет хвост, так и просто жаждущих опорожнить драконьи сокровищницы было предостаточно), но невидимая сила властно отбрасывала их, попутно нагоняя такой необъяснимый и панический ужас, что даже самые отчаянные храбрецы удирали без оглядки…

Матерый, в расцвете лет и сил дракон, казавшийся угольно-черным в сгустившихся сумерках (хотя Брун был лишь темно-серым, с отдельными коричневыми пятнами), неторопливо обвел взглядом стаю, выдержал хорошо рассчитанную паузу, словно пытался прочитать мысли собратьев и определить, пришли ли они в должное смирение и в достаточной ли мере прониклись торжественностью момента.

– Братья-драконы! – наконец произнес он. – Небожители, вкушающие плоды безмерных заслуг своих в Светлых Чертогах, моими устами велят вам: слушайте и повинуйтесь!

– Слушаем и повинуемся! – раздался довольно слаженный хор, в котором смешались и высокие, дребезжащие от волнения теноры молоденьких новичков, впервые получивших право участвовать в собрании, и спокойные, уверенные баритоны опытных самцов, и хриплые басы старых, все повидавших драконов.

По поляне словно прошел могучий вихрь, деревья, задрожав, зашумели ветвями, кое-где посыпались листья.

Традиционные слова предупреждения и ответа были сказаны. Теперь можно было приступать к главному.

* * *

Граф Хольг шел за гофмаршалом, держась в трех шагах сзади, как полагалось по дворцовому этикету, стараясь приноровиться к его неторопливой, размеренной поступи.

А сделать это было непросто: ведь больше всего на свете ему хотелось пуститься в пляс. Злейший враг только что стал союзником – пусть по принуждению, из страха, но это только к лучшему. Чувство дружбы или благодарности преходящи, их легко забыть, а вот страх куда надежнее…

– Какие у меня гарантии? – дрожащим голосом спросил Шруберт, когда они обговорили все до мельчайших подробностей.

– Мое слово! – спокойно и твердо ответил Хольг. – Если вы исполните обещанное, то ни одна живая душа не узнает о вашем позоре.

По лицу Хранителя Печати было видно, что он далеко не в восторге и предпочел бы нечто более весомое, чем устные заверения… Но возразить он не посмел. Безоговорочная капитуляция потому и называется безоговорочной, что побежденный сдается на милость победителя безо всяких условий.

Гулкое эхо шагов пожилого гофмаршала – слегка шаркающих, негромких, и графа – четких, уверенных – разносилось по коридорам дворца. Очередной поворот, последний перед Тронным залом, резкий, безупречно отработанный сдвоенный удар – дежурные телохранители Правителя пристукнули древками алебард, приветствуя высоких особ, – и вот знакомая двустворчатая дверь, открывавшаяся перед ним множество раз…

Но открывали в ней только одну створку – согласно законам Норманна, обе створки распахивались только перед Правителем.

Ничего, ждать осталось недолго…

А гофмаршалом он сделает своего верного Ральфа. Даже если для этого придется изменить пару законов.

* * *

Объявление мужа, что сегодня к обеду пожалует гость, изрядно удивило Майю, ведь она никого не ждала. (Пунктуальный до мелочей дворецкий всегда предупреждал жену о таких событиях заранее.) Когда же было произнесено его имя, бедняжка не на шутку испугалась, с трудом удержавшись от желания приложить ладонь ко лбу супруга: не заболел ли.

Поскольку нового старшего десятника графской стражи Ральф до сего дня именовал не иначе как злодеем, висельником, каторжником, извергом рода человеческого и искренне удивлялся непостижимому великодушию господина. Принять на службу разбойника, да еще доверить ему такую ответственную должность! Поистине, то ли он уже стар и ничего не понимает, то ли господин, не приведи боги, слегка повредился в уме от постигших его переживаний.

– Да, он был разбойником, но ведь искупил свою вину! – пыталась втолковать мужу Майя. – Рассказал, что задумали его дружки, помог заманить их в ловушку…

– Не пригрози ему Гумар пытками, ничего бы он не рассказал! – убежденно качал головой Ральф. – Рта бы не раскрыл, мерзавец!

– Но ведь Гумар и не заикался о пытках!

– Да уж, конечно… Это он графу наплел, будто договорился с пленным по-хорошему. Цену себе набивал: дескать, правильно сделали, ваше сиятельство, что сотником меня назначили, вот какой я умный да способный, в два счета развязал злодею язык, и безо всякого насилия, одними уговорами!

– Почему ты так думаешь?

– Потому что иначе и быть не могло! По-твоему, он в самом деле рискнул бы выставить разбойника из усадьбы – ступай, мол, голубчик, на все четыре стороны?! Да какой человек в здравом уме решился бы на это? Ведь он же знал: граф не простит, а плетьми и штрафом не отделаешься – тут или топор, или веревка! Неужели сама не понимаешь?

– Понимаю. И все же я уверена: Гумар не солгал, он в самом деле договорился с ним по-хорошему…

– О боги! Какая только глупость не придет в голову бабам! И ведь скорее лопнут, чем признают свою неправоту!

– Ну, знаешь ли… – Майя чуть не поперхнулась от негодования.

Как ей хотелось выкрикнуть прямо в лицо мужу: «Про графиню ты тоже говорил, что я схожу с ума, что мне все только мерещится! Ну, и кто оказался прав?!» Но клятва, которую она дала себе в ту ужасную ночь, заставила придержать язык.

– Знаю! – отмахнулся Ральф. – И пословицу