«Как волка ни корми, он в лес смотрит» тоже знаю. Из волка никогда не выйдет сторожевого пса, а из разбойника – честного человека. Предаст, негодяй, при первой возможности предаст, чует сердце! Или украдет чего и сбежит, ищи потом по всей Империи… Раскается его сиятельство в своем великодушии, горько раскается, да поздно будет.

Никакие доводы на Ральфа не действовали, и Майя оставила свои бесплодные попытки. Тем большим было ее потрясение.

– Ты не шутишь? – на всякий случай спросила она.

– Разве я похож на шутника? – недовольно сдвинув брови, ответил вопросом на вопрос муж.

Майя, изрядно озадаченная и сбитая с толку, решила больше ничего не спрашивать и отправилась распоряжаться насчет обеда. По дороге она запоздало спохватилась: надо же было уточнить, сколько перемен блюд требуется для нежданного гостя, а главное – готовить ли кушанье из говядины, как было всякий раз, когда они принимали у себя Монка. Но возвращаться к мужу и снова выслушивать его ворчливые придирки и обидные рассуждения про бестолковых женщин, не способных ни на что без чуткого мужского руководства, ей совершенно не хотелось. Немного поразмыслив, она решила ограничиться самым минимумом, чтобы только не нарушать приличий и не равнять нынешнего временного сотника со старым: этот самый Трюкач всего лишь старший десятник, более высокую должность занимает из-за тяжелой раны начальника. Невелика персона, нечего переводить на него говядину.

С другой стороны, потчевать гостя дешевым мясом для простонародья, уплетая за тем же столом более дорогое (они-то с Ральфом, к великой зависти стражников и прочей прислуги, вволю балуют себя говядиной, положение дворецкого его сиятельства дает свои преимущества), просто немыслимо. С гостем нельзя так поступать, даже если он – бывший разбойник. Значит, к столу подадут баранину, хоть муж терпеть ее не может.

Майя мстительно усмехнулась, представив выражение лица своего благоверного.

«При постороннем-то он промолчит, шуметь не станет. А если потом раскричится, скажу ему: сам виноват, надо было приказать толком, подробно! Все время же твердишь, что женщины глупые, своим умом ни до чего не доходят…»

* * *

Брун заворчал, выпустив слабую струю огня – в знак солидарности с членами стаи.

– Я хорошо понимаю вас, братья-драконы! Наглость двуногих возмутительна, просто беспредельна. Но что с них взять, с этих слабых, беспомощных существ? Их собственные Небожители поскупились, не наделив их ни чешуей, ни могучими хвостами, ни крыльями! Я уж не говорю о нашем главном оружии – огненном дыхании! Вот им и приходится просить у нас помощи…

– Вождь называет бесцеремонный приказ «просьбой»! И хочет, чтобы мы помогли этим наглецам! Слышали вы что-то подобное, братья? – раздался ехидный, скрипучий голос, и Брун, еще не повернувшись в ту сторону, откуда он донесся, уже знал, кому он принадлежит. Ну конечно же, это не утерпел Хаук!

Серебристо-серый дракон стал его ярым ненавистником еще в те далекие дни, когда они, молодые самцы, войдя в пору возмужания и обезумев от неизвестного прежде буйства гормонов, сражались за благосклонность первой красавицы Корры, отпугивая конкурентов. Главным образом – глазами, шипением и угрозами, но порой доходило до когтей и клыков. Брун взял верх, доказав, что у него не только хорошо подвешен язык (ехидные стишки, в которых имя соперника удачно рифмовалось со словом «паук», привели стаю в неописуемый восторг), но и с настоящим оружием все в порядке. А поскольку и сама девица отнюдь не возражала, скорее наоборот… надо ли удивляться, что родители молодых людей быстро столковались и драконья свадьба была сыграна по всем правилам?

Накануне нее случилось неслыханное дело: счастливого жениха попытались загрызть. Не в честном бою, даже не в глупой драке, а предательски, ночью, напав сзади. Мало того, покушавшимся оказался гостивший в стае чужой дракон – уж такого позорного нарушения всех мыслимых и немыслимых правил не припоминали даже старики.

Бруна спасла его огромная сила. Ну, и отменная реакция, конечно. И еще что-то необъяснимое… Некоторые драконы, неизвестно откуда нахватавшиеся мудреных словечек, называли это «интуицией», ну а Корра была свято уверена: жениха спасла ее любовь!

Он был не настолько глуп, чтобы возражать… И жалел только об одном: что у презренного негодяя, поправшего освященный веками обычай гостеприимства, не хватило сил ответить на его вопрос, выдохнув имя нанимателя. Из разорванного горла вылетел только хрип, в котором при большом желании можно было, конечно, разобрать слог: «Ха»… Но второй слог произнесен так и не был, а подозрения и даже уверенность – это еще не доказательство.

– Брат Хаук подвергает сомнению мои слова? – Брун с хорошо наигранным возмущением приподнялся с травы, и светло-алый огонь его глаз угрожающе потемнел, приняв пурпурный оттенок. – Он думает, что я передаю волю Небожителей неправильно, умышленно вводя свой народ в заблуждение?

Раздался довольно дружный ворчливый рокот: драконы выражали солидарность с вождем и негодовали по поводу столь наглого и неуместного поведения. Хаук своим несносным характером и спесью всем давно осточертел, и даже те, кто в мыслях метил на место Бруна, случись им выбирать между ними двумя, без колебаний «прокатили» бы серебристого зануду.

– Ничего подобного, ни в коем случае! – столкнувшись со столь явно выраженным общим осуждением, заторопился Хаук. – Я всего лишь, как и все, был возмущен новым тре… то есть новой просьбой, больше похожей на требование!

– Я тоже возмущен, брат Хаук, – внушительно проговорил вождь. – Но тем не менее слежу за своими словами… Хорошо, будем считать это недоразумение исчерпанным. Итак, мои братья-драконы: воля Небожителей ясна и не допускает никакого двоякого истолкования. Мы снова должны вмешаться в дела двуногих, придя на помощь тому, кто совершил священный обряд Призывания. Небожители считают: раз ему это удалось, значит, наш давний долг еще не до конца уплачен. Да будет так, и пусть никто не скажет, что благородные драконы забывают свои долги!

– А когда нам надо вылетать, вождь? – торопливо, словно опасаясь, что его перебьют, выкрикнул один из молодых самцов.

Кто-то из стариков недовольно заворчал, что совсем уж плохие времена настали, раз молокососы лезут впереди старших, позабыв и свое место, и правила хорошего тона. Кто-то запальчиво возразил, что на общем собрании все равны, а упрекать молодых за то, что еще не успели состариться, не очень-то и разумно и с теми же правилами не особо согласуется. Кто-то начал примирять обе стороны, но его перебил Брун:

– Тихо, братья-драконы! Не гневите Небожителей! Здесь не место ни упрекам, ни обидам!

И, повернувшись к дракону, который, похоже, и сам уже был не рад, что рискнул задать вопрос вождю, спокойно пояснил:

– Когда тот двуногий,