Рыжее пятно факела метнулось вперёд, свет скользнул по горбатому своду, затем, как показалось на миг Неоптолему, высветил что-то похожее на толстые прутья решётки, которая находилась где-то впереди, в глубине прохода.

«Это ещё что?» — успел подумать юноша, лёгким прыжком перелетая через тёмное отверстие.

В следующий миг, в тот миг, когда правая нога юноши коснулась пола, раздался громкий скрежещущий звук, точно железо резко и остро скользнуло по железу. Ногу Неоптолема, а затем всё тело и всё сознание, и всё существо пронзила внезапная чудовищная боль. Сперва удар, одновременно с ним глухой хруст сломанной кости, и уже будто издали, из затмившего сознание безумия, юноша услышал свой короткий, страшный крик.

Потом наступил обморок, скорее всего краткий — боль была слишком сильна, чтобы подарить спасительное беспамятство надолго. Открыв глаза, юноша увидел каменный пол прямо возле своего лица и скорее догадался, чем почувствовал, что лежит, согнувшись дутой, в самой неловкой позе, своим неестественно скрюченным телом огибая какой-то торчащий из пола предмет. Его правая нога, коленом прижатая к животу, торчала меж двух железных дуг — верхушки этого самого предмета, намертво её сжавшего. Толстые шины, хищные зубы железной пасти, глубоко впивались в щиколотку, и тонкие ручейки крови, вытекая из-под них, змеясь по тёмным плитам, подбирались уже к самому лицу юноши.

«Капкан!» — вместе с безумной, непрекращающейся болью, от которой всё тело сотрясали жестокие судороги, вошла в сознание столь же безумная мысль.

Он слыхал и прежде о капканах, которые бывают во всяких потайных ходах, но ахейцы нечасто прибегали к таким приспособлениям для защиты своих сокровищ — капканы ставили в лесу, на волков и пантер. Мысль о такой ловушке в подземном проходе даже не могла прийти в голову Неоптолему. Впрочем, почему же — мота, если бы... Если бы не уверенность Гелена!

Ещё не осознавая до конца непоправимости происшедшего, силясь только справиться с мучительными судорогами, юноша приподнял голову и огляделся, до крови закусывая губу, чтобы вновь не закричать.

Гелен был рядом — он стоял в глубине прохода, возле той самой железной решётки, что мелькнула в свете факела, когда Неоптолем прыгал. Лицо троянца было спокойным, и не просто спокойным — в нём читалось ясное облегчение и удовлетворение.

Несколько мгновений Неоптолем смотрел на прорицателя. Он не проронил ни слова, уже почти до конца понимая, ЧТО всё это означает, но ещё пытаясь надеяться на чудо, на то, что сейчас этот человек, которому он так отчаянно поверил, кинется ему на помощь... Неоптолем ясно видел мощь ловушки, видел он и то, что его нога сломана, передавлена толстыми дугами. Но если Гелен не знал об этом капкане, то он... Нет, даже и думать об этом глупо — на лице троянца появилась лёгкая улыбка: он явно понимал, какая надежда тлеет в душе пойманного им в ловушку царя!

Глухо рыча, опираясь на руки, Неоптолем привстал и сел, согнув левую ногу и ощущая, что боль перемещается из правой ноги в спину и в голову, становясь ещё мучительнее, а раздавленная, распухающая на глазах правая нога с каждым мгновением всё больше теряет чувствительность.

— Для чего ты это сделал? — вытолкнул он из горла непослушные слова, переставая узнавать свой голос — в нём была только боль и ярость.

— Ты — мужественный человек, приятно смотреть! — воскликнул Гелен, не погасив своей страшной улыбки. — Я же понимаю, как это больно. Но у меня не было выбора, ты уж прости меня, царь! Боюсь, ты останешься хромым на всю жизнь, ну, и придётся потерпеть некоторое время...

— Что тебе нужно? — юноша говорил, прикидывая, сумеет ли метнуть меч в троянца так, чтобы наверняка попасть в грудь или в голову. — Чего ты от меня хочешь?

Гелен внимательно посмотрел на сжавшиеся в кулаки пальцы царя, на торчащую вертикально рукоять его меча и отошёл шага на три вглубь прохода, став почти вплотную к решётке.

— Я тебе всё объясню, Неоптолем. Только убить меня не пытайся. Я понимаю, что ты готов умереть в этих тисках, лишь бы отомстить мне. Но ведь тогда и Андромаха может погибнуть — вдруг твои отец с Гектором опоздают? Видишь ли, всё и впрямь почти так, как я тебе рассказал. Но дело в том, что моя цель — стать мужем Андромахи и царём здесь, в Эпире. То есть наконец взять то, что у меня много лет назад отняли, вот и всё. С тобой я бы без труда справился, но тут вдруг открылось, что сюда плывут два великих героя, которые мне уж никак не по зубам. А останавливаться было поздно. И я решил воспользоваться этим проходом в сокровищницу храма.

— Так этот проход не ведёт во дворец?! — прохрипел Неоптолем.

— Нет, конечно. Вот за этой решёткой — помещение, в котором уже лет двести жрецы Посейдона прячут богатства, которые считают главным достоянием храма — тут и богатые жертвы, и, как я слышал, золото и драгоценности, когда-то отбитые у морских разбойников, пожалованные храму за то, что молитвы жрецов помогли мореходам одолеть врагов. Ты — царь, а, верно, даже не слыхал об этой сокровищнице — жрецы не любят, чтобы кто-то знал про их тайники. Ключ я, признаюсь, стащил — жрец этого не знает, он мне слишком верит, старый дуралей! А капкан был среди этих самых сокровищ. У вас таких не делают — это либо египетская, либо персидская вещица. Из него и медведь не вырвется, а разжать его зубы из людей смог бы разве что твой богоравный отец! Я намертво вделал его в пол, прибив железными скобами, да ещё цепью приковал к стене, так что ты из него не уйдёшь. Но, как и любую железяку, его можно распилить! Я это сделаю, как только мои условия будут выполнены. И произойдёт это, едва только корабль Гектора причалит в здешней гавани.

Неоптолем сделал над собой невероятное усилие и попытался рассмеяться, хотя гримаса, исказившая при этом его лицо, никак не сошла бы за улыбку.

— Ты что, уж ползучий, думаешь, будто два великих героя примут твои условия, даже если от них будет зависеть моя жизнь? — выдохнул юноша.

— Примут, само собою. Я слишком хорошо знаю моего братца Гектора. Он ни разу в жизни не нарушал данного слова и, уверен, никогда его не нарушит. Ахилл, как я понимаю, такой же. И ему, безусловно, дорога твоя жизнь. Уж всяко дороже жены брата и Эпирского царства, к которому он не имеет никакого отношения! Ну, а Гектору, конечно, всего дороже Астианакс. Так вот, представь: маленький сын царя Трои и ты, сын Ахилла, вы оба в моих руках, и жизнь ваша не потянет, если я захочу, даже на медную пластинку! Я ставлю условие Гектору: он соглашается отдать мне в жёны Андромаху, которая и так уже ему изменила, став твоей женой и царицей, а значит, не может быть дорога по-прежнему... Я женюсь на ней, становлюсь царём Эпира и вечным, верным союзником Трои — ещё бы нет! А взамен Гектор забирает своего сыночка, целого и невредимого, а Ахилл забирает тебя, немножко не совсем целого, но вполне живого! Если Гектор и начнёт колебаться, то уж Ахилл потребует от него решить всё это поскорее — он ведь узнает, в каком положении его первенец, как быстро он может погибнуть, если они не примут мои условия. И вот — они клянутся, я возвращаю им сыновей, а Андромаха идёт со мной к алтарю! Это всё было бы безумием, если бы, ещё раз повторяю, я не знал Гектора и его идиотской верности слову.