Уже когда они покинули берег и пошли вверх по склону, в направлении города, девушка сказала своему спутнику:

— Может, тебе бы и не следовало идти со мной. Тут творится что-то скверное, и рисковать твоей жизнью...

Юноша недоумённо посмотрел на неё.

— И это говоришь ты! Смешно даже слушать! Другое дело, что это был умный совет: не говорить сразу, кто мы такие и откуда.

— Терсит, видно, не даёт глупых советов! — кивнула девушка и понизила голос: — Слушай, давай говорить тише, не то выговор у нас о-очень не местный...

Второй корабль, пришедший к берегам Эпира немного позже, подошёл было к его гавани, однако затем поменял направление, проследовал вдоль берега и вскоре зашёл в тот самый залив, в пятнадцати стадиях от бухты, ещё накануне причалил корабль Неоптолема. Его кормчий не был так опытен, как Филипп, и побоялся вести судно меж зубастых рифов, а потому решил пристать прямо у входа в залив. И вот тут те, кто плыл на этом судне — а плыло на нём, не считая тридцати гребцов, всего четверо, увидели в глубине бухты корабль.

— Смотрите! Это наш! — крикнул стоявший на носу человек и замахал рукой людям на берегу: — Хвала богам, он нашёлся! Эй, мирмидонцы! Эй! Вы что это делаете здесь, а не в гавани?

— А вы? — ответили им вопросом на вопрос.

— Где царь? Неоптолем где? — крикнул Ахилл: это он стоял на носу корабля.

— Мы ждём его со вчерашнего вечера! — последовал ответ кормчего Филиппа.

Факел трещал и чадил, оставляя на и без того тёмной стене чёрные языки копоти. Вероятно, в хранилище храмовых богатств откуда-то проникал свежий воздух, и его слабое движение под сводами подземного коридора колебало пламя.

Неоптолем смотрел на огонь, стараясь успокоить дыхание и заставить себя сидеть, не шевелясь. Только так можно было притупить всё нарастающую, одуряющую боль и собраться с мыслями. Первый порыв бешеной ярости, охватившей всё его существо, прошёл, и на него всё сильнее, всё тупее наваливалось отчаяние. Он уже понял до конца, как нечеловечески глупо повёл себя, поддавшись страху за царицу и от этого утратив разум. Но не стыд мучил его сейчас сильнее всего. Самое страшное было теперь в том, что его ошибка казалась непоправимой! Отдав себя в руки обманщика, попав в его ловушку, базилевс погубил не только себя. Теперь из-за его ошибки Андромаха тоже оказалась во власти Гелена, а его отцу и Гектору придётся выполнять условие этого негодяя! Ведь, судя по всему, Гелен не лгал в отношении Астианакса — мальчика они тоже захватили, значит, и у Андромахи, и у Гектора, и у Ахилла просто не будет выбора... Вот если бы он, Неоптолем, повёл себя умнее и осторожнее, если бы разгадал подвох, если бы понял вовремя, что ему расставляют сети, он мог бы сам захватить Гелена, и тогда торг был бы иной. Но теперь он, именно он станет причиной несчастья Андромахи, позора троянского царя, своего дяди, которому придётся принять унизительные условия Гелена, и, возможно... возможно, гибели отца! Ведь проклятый прорицатель больше всех боится, конечно же, Ахилла. Ахилл, с его порывистым нравом, может захотеть рассчитаться с обманщиком, даже вначале приняв его условия: а значит, Гелену удобнее всего и ему устроить ловушку — постараться его погубить, свалив гибель героя на троянских разбойников. Конечно, никакого письма отцу и Гектору Неоптолем писать не будет, этого из него не вытянуть никакими муками, но разве Гелен, в крайнем случае, не обойдётся без письма? Чтобы убедить Ахилла в бедственном положении сына, он может использовать чьё-нибудь свидетельство. Может... может даже Андромаху привести в это подземелье, и тогда... тогда письмо напишет она! Напишет, чтобы спасти царя Эпира и погубить себя!

Подумав об этом, Неоптолем зарычал от бешенства и, забыв обо всём, рванулся из тисков. У него вырвался пронзительный крик — юноша опрокинулся на бок, извиваясь в судорогах. Раздавленная капканом нога давно потеряла чувствительность, но волна жгучей боли поднялась выше, к позвоночнику, затем ударила в сердце.

«Конец!» — подумал он, и ясно-ясно услышал вдруг слабый голос своего умирающего деда, царя Приама: «Бедный мальчик! Ты не доживёшь до старости!»

Через какое-то время он вновь пришёл в себя, и ему стало стыдно. Мало того, что он так позорно угодил в ловушку, так ещё и скис почти сразу. И он — сын величайшего героя Ойкумены? Хорош!

Неоптолем вспомнил рассказ Гектора о том, как тот почти так же, по той же причине, боясь за жизнь брата, дал себя обмануть коварному царю Нубии и оказался в каменном мешке египетской темницы. Да, любовь к близким делает безумцем даже самого мудрого человека. Однако Гектор ведь выдержал муки заточения! Он продержался не одни сутки, хотя был ранен, измучен жаждой и голодом, закован в тяжёлые цепи... И его тогда тоже сводила с ума мысль о своём легковерии и глупой оплошности. Но он, по крайней мере, не мог стать причиной гибели своих родных.

Юноша вновь привстал и сел, сжимая зубы, чтобы снова не закричать. В тусклом свете факела он внимательно осмотрел канкан. Нет, само собой, раскрыть его невозможно — Гелен всё продумал. Тем не менее Неоптолем ухватился за железные скобы обеими руками и, напрягая все силы, рванул. Это стоило ему нового обморока, более глубокого, чем предыдущий. Очнувшись, он глянул на факел. Ещё час или чуть больше огонь будет гореть. Что можно сделать за это время? Что-то сделать нужно, нужно выбраться отсюда и успеть предупредить их, отца и Гектора. И тогда вместе они сумеют помочь Андромахе и спасти мальчика.

Неоптолем понимал, что покинуть подземелье возможно, только освободившись из капкана. Разжать его не удастся. А раз так, тогда...

Он отогнал волну страха, на миг затопившего сознание. Раз это нужно сделать, он это сделает. Но сначала следует подумать, как уходить. Гелен наверняка запер дверь, что ведёт в подземный ход. На всякий случай — ведь Неоптолему всё равно не уйти. Однако едва ли прорицатель поставил там стражу. Значит, придётся просто сломать дверь. И это легче, чем то, что необходимо сделать в первую очередь.

Базилевс оторвал полосу от хитона, тщательно скрутил её в жгут и изо всей силы перетянул ногу ниже колена. Потом вытащил меч из ножен, твёрже сжал рукоять. Позади — стена, она помешает замахнуться. Но передвинуться он не мог.

— Ты, Бог, который создал небо и землю, который спас моего отца, спас Гектора, который всё может... Если Ты действительно есть, то Ты поможешь мне! — прошептал юноша и, сильно взмахнув мечом, опустил его на свою опухшую ногу, над железной скобой капкана.

Удар, тупой хруст рассечённой кости, струйки горячей, как огонь, крови, брызнувшей во все стороны, и в лицо... И никакой боли. Просто огненная бездна, упавшая откуда-то сверху и разом погасившая сознание.

Неоптолем очнулся и почувствовал, что его затылок упирается во что-то твёрдое, а голова неудобно повёрнута набок. Тела он сначала не ощутил, будто его не было.

Он попытался поднять веки, но они не хотели подниматься, словно бы чем-то склеенные. Почти сразу царь вспомнил, что в глаза попала кровь. Но раз она успела засохнуть, значит, его обморок был очень долгим.