Ирини дома ухаживать за матерью, взяла сетку с гипсом и пошла на Харилау Трикупи. Клиника была прямо над нейтральной зоной. Начиная с улицы Зоодоху Пигис и книзу засели эласиты, а от Мавромихали и вверх всю территорию контролировали гвардейцы. Химфак был забит англичанами. Дверь клиники была закрыта. Стучу, вижу, как дверь медленно и очень осторожно приоткрывается и в щелке показывается дуло револьвера. «Быстро внутрь! – слышу голос. – Делай вид, что ничего не происходит… Дернешься, я тебя пристрелю…» Сердце бухнулось вниз. Вхожу и оказываюсь нос к носу с десятком эласитов, борода до пояса, больше похожих на разбойников с большой дороги, чем на радетелей народного счастья. На большинстве военная форма, перекрашенная в черный цвет. Как я потом узнала, через пару часов после того, как мы ушли за гипсом, они пробрались через пересохшую канализацию, вылезли во дворе клиники и захватили ее, но прятались, чтобы про то не прознали англичане, удерживающие химический факультет, и не принялись бы их обстреливать из минометов. Вместе с ними были и две их соратницы, на груди пулеметные обоймы крест-накрест и штаны хаки. Нет более отвратительного зрелища, чем толстозадая корова, напялившая штаны. Одна из них вырвала у меня сетку с гипсом и открыла посмотреть, что там. Обыскала мою сумку, потом стала шарить своими ручищами у меня под пальто и даже под подкладку залезла. Шлюха! – думала я, глядя на ее дешевый перманент, волосы у нее так и лоснились от брильянтина, как от сала. От ее подмышек несло, как от козла. Шлюха, как ты смеешь меня обыскивать! Да я бы тебя даже полы мыть не пустила!..

Но внешне я сохраняла хладнокровие и даже попыталась ей улыбнуться. Я понимала: хочешь жить – нужно ломать комедию. «К кому пришла?» – спрашивает один из этих бандитов. По тому, как на него смотрели прочие, я поняла, что то был главарь. Он впился в меня взглядом и не отводил, словно хотел проверить, отведу я первая глаза или нет. «К Эммануилу…» Он сделал знак «коллеге», чтобы тот передал ему блокнот, который был у него в руках, открыл его, закрыл, потом снова враждебно на меня уставился. «Я тебя сейчас отправлю в расстрельную команду! – вдруг говорит. – Тебя сюда англичане заслали шпионить…» Он говорил медленно и сдержанно, но как раз это и вызывало у меня ощущение, будто я нахожусь перед судом. «Да ты не в своем уме! – взвыла я. – Нет, только послушайте: меня послали англичане! Как ты их терпеть не можешь, так и я не люблю их, треклятых. Если бы не они, Греция сейчас была бы самым процветающим государством!» – «Говори медленнее…» – «Если ты не веришь, что я на вашей стороне, так спроси хоть моего двоюродного брата…» – «А что такое этот твой двоюродный брат?» – «Ты не меня спрашивай, – говорю, – ты позвони Ахтиде, жене Гизоса, там тебе скажут, что такое Эммануил!..» Он начал буравить взглядом мое пальто. «Ты на пальто не гляди, – говорю, – нельзя судить человека по какому-то поганому пальто. – Мое пальто, разумеется, было вовсе не поганым, но дорогущей чернобуркой. – Между прочим, – продолжаю я, – даже в России люди носят меха!» На его губах проскользнула легкая улыбка: смотри-ка, сколько эта знает! У меня зародилась надежда. «Могу я на секунду вызвать медсестру, чтобы отдать ей гипс?» – спрашиваю. «Зови ее сколько твоей душеньке угодно, можешь и сегодня хоть весь день с ней общаться, и завтра, и послезавтра…» Он сделал знак «соратникам» и «соратницам», чтобы они дали мне пройти, и повернулся спиной. «Стоп, стоп. Стоп, куда это ты собрался? – говорю ему. – Это что такое – и сегодня, и завтра, и послезавтра? Ты что это, собрался меня тут удерживать? У меня, знаешь ли, дом есть, мои с ума сойдут от беспокойства». Он повернулся и смерил меня взглядом. «Ну, давай предположим, что я тебя отпущу. Какие у меня гарантии, что ты не разболтаешь англичанам, что видела?» – «Опять двадцать пять! – воскликнула я. – Да на чем тебе поклясться? Слово даю. Пошли одного из своих ребят или сам пойди к моему брату, чтоб он объяснил, кто я. Его комната четвертая справа. Вот я тебе как на духу признаюсь, меня эта ваша политика вообще не занимает. Что хорошо для Греции и рабочего люда, так пусть и будет». Он еще раз смерил меня взглядом снизу доверху, взвесил меня, разложил по полочкам. «Договорились, – говорит, – давай свой гипс и уходи. – Но не успела я вздохнуть с облегчением, добавил: – Если же на нас нападут англичане, ответственность на тебе, так что я расстреляю твоего брата прямо в постели!» – «Но он же коммунист!» – «Да хоть сам Сталин!..» И снова повернулся ко мне спиной.

Я застыла в оцепенении. Потом начала взвешивать. Куда ни кинь, везде клин. И к ним в лапы попасть мне несильно хотелось, и уйти, оставив Петроса в заложниках, я тоже не могла. Англичане от кого угодно могли узнать, что эласиты ворвались в клинику, и напасть. А по его виду я поняла, что он не шутит. Коммунист, не коммунист – расстреляет без сомнений. Для таких людей успех движения важнее отдельно взятого интеллигента-коммуниста со сломанной ногой. И что я скажу тете Катинго? Да она будет обвинять меня всю оставшуюся жизнь. Я подобрала сетку с гипсом и побрела в сторону палаты Петроса, еле сдерживая слезы. Мне хотелось визжать от бешенства. Чтобы я, Нина, да попала в грязные лапы этого оборванца, и еще должна была поклясться, что я на его стороне!..

В клинике я провела неделю. Ела вместе с больными пустую баланду на картофельных очистках, а спала на двух сдвинутых креслах, прикрываясь собственным пальто вместо одеяла. И как только я не подцепила воспаление легких за эти дни, просто чудо Господне. Прежде чем я оказалась запертой в клинике, они уже выломали и сожгли все, что только может гореть, чтобы протопить помещение. Выломали даже ставни на нескольких окнах. И ко всему у меня еще началось и чудовищное кровотечение: от всех переживаний месячные пришли раньше времени и не думали прекращаться. А какие-то капли, которые мне выписал врач, не только не улучшили, но даже ухудшили положение.

На восьмой день, проснувшись затемно от холода и дурных снов, я почувствовала, что что-то изменилось. Вскакиваю, выбегаю в коридор и попадаю прямиком в объятия гвардейского офицера. «Наши! – взвизгнула я вне себя от счастья. – Наши!..» Я обняла его и поцеловала, плача, у меня началась истерика. Бегу в палату Петроса – нет Петроса! Весь мой восторг сдулся, как проколотый шарик. «Где