В дверь постучали.

– Войдите, – крикнула я, не поднимаясь.

Наверняка Пэтти, узнать, жива ли я и не нужна ли помощь. Но вместо нее в комнату вошел Падальщик. Он держал спину прямо, как всегда. Совсем как Артур. Наверное, Легион во всех укоренял эту беспощадную привычку – не сгибаться.

– Не вставайте. – Он оглядел меня. – Я просто хотел убедиться, что вы в порядке.

Ну ку́рите снова. Не выбросились из окна. Наверняка что-то такое… Да плевать.

– Мне лучше. – Я улыбнулась. – А вы? Почему не спите?

Он приблизился и остановился рядом, потом опустился на край кровати.

– Иногда я не сплю по несколько дней. Особенно когда думаю.

– И о чем же вы сейчас думаете? О… – с некоторым усилием я выдавила: – Фелис? Простите, сейчас я не могу ничего рассказывать, мне нужно…

Он неожиданно покачал головой и прервал меня:

– Обещайте.

– Предать ее? – прервала в свою очередь я, горько усмехаясь. – Обещаю. Уже нет выбора.

Я успела заметить: на секунду его кулаки сжались.

– Говорите лишь о ней. Не слушаете меня.

Но в голосе не было ожидаемой желчи. Наклонившись, сыщик протянул руку. Когда она сжала мою, я вздрогнула, но не шевельнулась.

– Обещайте больше не сбегать вот так. В притоны. И в кошмары.

Я всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, насколько серьезен этот тон. Может быть, Падальщик ударился обо что-нибудь? Или выпил? Я покачала головой.

– Вы странный. Не хотите больше избавиться от меня?

– Лори. Заткнитесь сейчас же. Или я вас убью.

Я вздрогнула. Не от нелепой угрозы, произнесенной почти ласковым голосом, на такие угрозы оба мы были горазды. Нет… другое. Лори.

Ты можешь носить имя, которое будет казаться тебе самым простым и незамысловатым. Но однажды ты встретишь того, у кого оно прозвучит иначе. Зовом. Глухим криком. Заклинанием. На губах Падальщика «Лори» звучало чем-то чужим. Новым. Странным. Именем из холодного параллельного мира, в котором он существовал отдельно от меня. И, видя его глаза, я не была уверена, что хочу это изменить.

– Нельсон?

Пальцы скользнули по моему локтю и остановились на плече.

– Боитесь меня, мисс Белл?

– Такого – боюсь, – призналась я, отворачивая голову.

– А я боюсь вас.

Зажмурившись, я почувствовала, как он взял меня за подбородок и снова повернул лицо к себе, касаясь большим пальцем скулы. Вздохнуть не получилось. Я безмолвно поддалась, позволяя снова меня подхватить, осторожно обнять, сжать пальцы – и опустить обратно. Теперь его дыхание было совсем близко. Я открыла глаза и дотронулась до впалой щеки.

– Сердитесь на меня? – тихо спросил он.

– Нет. Но это сейчас.

– Тогда разрешите мне…

– Идите на мой голос.

Я улыбнулась. Наклонившись, он коснулся губами моих губ. Неуверенно, может, боясь, что я немедленно вырвусь, а может, что попытаюсь его стукнуть. Я не двигалась. Не решалась обнять, не решалась ответить. Он отстранился.

– Простите. Это было лишним.

Я провела по его волосам. Черным, вьющимся, мягкие, как мех какого-то хищного животного, которое – раненое и усталое – зачем-то ластилось ко мне, другому раненому зверю. Что будет, когда оно очнется и наберется сил? Когда поймет, что сделало? Когда никакая ласка ему снова не понадобится? Впрочем… плевать. Сейчас – плевать.

Мой мир рухнул. На его развалинах я вольна делать что угодно. Говорить с призраками. Курить крепкий вишневый табак. Целоваться.

– Не было. – Я опустила руку и прислонила к его груди. – У вас сердце бьется…

– Раньше не билось? – Он улыбнулся.

– Может, и билось. Но, скорее всего, вы только что где-то его купили.

Он тихо рассмеялся, я рассмеялась в ответ. Сжала пальцами воротник и, вновь приподняв голову, сама прижалась к губам Падальщика. Пальцы коснулись моих волос, и я наконец обняла его, расслабленно откидываясь назад. Пары опия еще не выветрились из моей головы. Когда он ответил на поцелуй, комната пропала.

Мы были на тихой лондонской улице, под проливным дождем. Даже этот дождь не мог заставить нас отстраниться друг от друга. В стороне, разрезая серость и синеву непогоды, светилось круглое витражное окно нашего чердака.

«– Не люблю осень. И зиму тоже. А вы?

– Везде своя красота. Хотя в Венеции время странно течет, трудно сказать, где весна, а где осень. С осенью мы иногда в ссоре, потому что осенью часто болеет Терезия.

– У нее слабое здоровье?

– Скорее она летняя душа.

– А вы?

– Я тоже, пожалуй; люблю солнце. Дома его было много.

– А я – душа весенняя. Что может быть лучше весны?

В парке тихо. Летят листья. Он сидит на краю скамьи и понуро ворошит башмаками те, которые сбиваются в стайки. Пора первой его любви – легкое лето – тоже сменилась осенью. Я знаю, что Констанц недовольна его нынешним положением: отсутствием серьезных музыкальных заказов и постоянной должности, количеством времени, проводимого с друзьями, тем, что ему не слишком дается учительство – неусидчивая натура просто не позволяет проявлять надлежащую строгость. А сколько хорошеньких певиц, влюбленных в него… Констанц уже не раз поднимала об этом разговоры. Каждый перетекал в бурную – поистине итальянскую – ссору и заканчивался таким же бурным примирением. И все же я могу представить, насколько это мучает душу.

– Сил нет в этой хмари! Расскажите мне какую-нибудь историю.

– Обо мне?

Я не выказываю удивления просьбой. Вероятно, Моцарт просто хочет отвлечься на что-то постороннее. Правда, я скверный рассказчик, тем более скверный утешитель. Я глубоко задумываюсь, услышав: „О вас“.

– Что вы хотели бы послушать?

– Не о музыке. Может, о вашем брате и сестрах? Я как-то видел в вашем доме чудесный семейный портрет, миниатюру. Вы все были так похожи.

– Пожалуй… все это говорили.

– Любили ваших сестер?

Здесь лучше быть честным, тем более, честность его насмешит.

– Они жаловались отцу, когда я воровал сахар. А я часто воровал сахар. Вы уже могли заметить, что я неравнодушен к сладкому.

– И это заставляет подозревать вас в некоем колдовстве.

Слова сопровождает приглушенный смешок в кулак, и теперь я не на шутку заинтригован.